Я дрался на бомбардировщике. "Все объекты разбомбили мы дотла"

Драбкин Артем Владимирович

— Мы в грозу не входили, обходили. Верхом обходили, или стороной, или даже низом. Но в грозовое облако не входили, это все равно что быть заранее уничтоженным.

— А если грозовой фронт очень большой, тогда что, возвращались обратно?

— Тогда мы делали перед фронтом «коробочку», набирали высоту и шли уже выше. Обратно не возвращались.

— Пришли вы на цель. Цель закрыта облаками. Уходили на запасную? Или так, по расчету времени, бомбили?

— На запасную,

конечно. Всегда давали одну запасную цель. Но бывало, что сбрасывали бомбы по расчету времени.

— Имел ли право штурман экипажа потребовать сменить номенклатуру бомб на самолете?

— Не было такого. То, что сверху спущено, то и подвешено.

— Прицельное оборудование со временем улучшилось, или у вас как был ОПБ-1 с самого начала, так он и до конца войны?

— ОПБ-1 — это в начале войны. А потом авиационно-коллиматорные прицелы впереди стояли, и днем и ночью с помощью этого коллиматорного прицела штурман мог видеть, что делается вокруг. Где стреляют, как маневрировать. Конечно, этот прицел удобнее был.

— А сигналы летчику на боевом курсе передавались голосом или была какая-то цветовая сигнализация?

— А зачем, у нас же было переговорное устройство.

— Пневмопочта была на вашем самолете?

— Была. Связь со стрелками дублировалась и пневмопочтой.

— Случилась неприятность, самолет тяжело поврежден, надо покидать. Как, каким образом это делалось?

— Летчик, как командир экипажа, если самолет дальше лететь не может, давал команду прыгать с парашютом.

— У вас под ногами люк был. Вы туда?

— Да. А у стрелков тоже люк был внизу. А летчик через борт на плоскость — и вниз.

— Сколько раз вас сбивали? Мы вот знаем два случая. А вообще сколько раз вас сбивали?

— Я сейчас не подсчитывал, но сбивали, по крайней мере, несколько раз. Но, как правило, мы перелетали линию фронта и тогда, значит, находили аэродром или же просто площадку, где можно было бы сесть.

— Вы пользовались же парашютом?

— Два раза прыгал с парашютом.

Нина Федоровна:

— Я расскажу вам то, что он вам не скажет.

Когда его первый раз сбили, он при спуске на парашюте упал на коленки. В то время думали, что повреждены колени. В прифронтовом госпитале оказали какую-то помощь — и летай дальше. А потом оказалось, что у него были выбиты и бедра, и диск из позвоночника. А потом второй раз его подбили тоже в 1943 году. Он упал и разбил всю грудную клетку. Ребра, правда, срослись. Но со временем развились две грыжи… На пищеводе и на диафрагме. Но он хорошо себя чувствовал до восьмидесяти пяти лет, машину водил по тысяче километров. А вот за эти четыре года его скрутило.

—

С какой высоты еще можно было прыгнуть? А после какой высоты надо было идти на вынужденную?

— Ну, если была возможность на вынужденную, так надо с любой высоты садиться… С высоты порядка пятьсот метров можно было еще прыгнуть.

— Вы летали обычно на больших высотах, наверное, приходилось пользоваться кислородными приборами?

— С высоты четыре тысячи метров, как правило, мы пользовались кислородом.

— А кислорода на весь полет хватало?

— Мы экономили. Переключали. На обратном пути мы снижались и тогда кислородные приборы выключали.

— Пулеметом своим вам приходилось пользоваться?

— Да. По наземным целям.

— А не наказывалось? Это же угроза безопасности самолета?

— Не наказывалось. Если снижались и выполняли уничтожение цели из пулеметов, это только поощрялось.

— Ваш коллега рассказывал нам, что летал на сбрасывание диверсантов, агентов. Вам этим приходилось заниматься?

— Нет. Мы бомбардировщики, только бомбили. Никаких посторонних задач не выполняли. Только бомбометание.

— Ваш последний вылет когда был?

— В конце войны. Числа не помню, в книжке должно быть написано.

— Как вы узнали об окончании войны?

— Я, по-моему, в госпитале лежал в это время. Что-то у меня случилось там с животом или что-то такое…

— Скажите, пожалуйста, вот когда вы перешли границу Советского Союза, местные к вам как относились?

— Очень хорошо нас принимали… Обычные поляки и немцы нас уважали.

— По домам трофейничали?

— Не было такого. Я не помню.

— Ваши личные отношения к партии и к Сталину? Не нынешнее, а вот тогдашнее?

— Мы были членами партии, поэтому уважали все действия и приказы Центрального Комитета и Сталина.

— А особисты у вас в полку были?

— Да, был особый отдел. Смотрели, чтобы никто там что-нибудь не проболтался… Разведданные не передавали…

— А по вашему мнению, в полку особист был нужен? Или можно было обойтись и без него?

— Я думаю, что у нас в полку можно было без него обойтись. Потому что все верили делу партии. И если бы кто выступал, его сразу бы, как говорится, придавили…

— Замполиты у вас были летающие? Или на земле сидели?

— И те и другие были. И летающие…

— Я опять по личностям пройдусь. Каково ваше отношение к Василию Сталину?