Я дрался на Т-34. Книга вторая

Драбкин Артем Владимирович

Встретили в новой части очень душевно и уважительно. Понимаешь, в чем тут дело. К сорок пятому году на передовой фактически не осталось «спецов» кадровой довоенной выучки, обладавших большим боевым опытом. И когда я прибыл в бригаду, все быстро узнали, что к ним пришел профессионал, опытный боец старой закалки, начинавший воевать еще в «польском походе» и в Финскую кампанию. На таких, как я, смотрели открыв рот и показывали пальцем. Понимаете, к тому времени почти все «кадровики» погибли в боях, а редкие счастливчики, выжившие в «мясорубке» первых лет войны, служили в штабах и во вспомогательных подразделениях. Их старались уже сберечь, да и сами они войны и лиха нахлебались уже досыта. И когда такой «профи», умелый и опытный, прошедший «огонь, воду и медные трубы», пять раз горевший в танках, появлялся в передовом батальоне, то отношение к нему было весьма почтительным. Маленький пример. Из двенадцати офицеров роты только командир первого взвода сибиряк Иван Русаков и командир второго взвода лейтенант Аркадий Васильев находились на фронте больше года. Все остальные офицеры были недавние выпускники танковых училищ. А боевая подготовка таких «выпускников» недотягивала до фронтовых критериев и требований. Помню, пришли как-то на пополнение пять-семь таких молоденьких лейтенантиков в батальон, их раскидали по экипажам. Проходит всего лишь неделя-другая, и они все уже сгорели в танках. Каждую свободную минуту я вдалбливал в головы ротной молодежи премудрости танкового боя, и очень надеюсь, что мне это удалось. Самые малые потери в бригаде в 1945 году понесла именно моя рота, которая

успешно прошла даже весь ад городских боев в Берлине. Я учил своих ребят, как надо сражаться, побеждать и выживать.

— Вы на войне шесть раз ранены, несколько раз горели в танках и несколько раз выбирались из подбитых и подорвавшихся на минах танков. Уже осенью 1943 года вы могли бы уйти «на гражданку» по инвалидности, но вы все время рвались назад на фронт, возвращались на передовую, всегда в 1-ю роту 1-го батальона, которая по традиции была во всех танковых бригадах ударной, и именно 1-я рота всегда была впереди в ГПЗ (головная походная застава). Неужели вы действительно не боялись погибнуть?

— Не надо делать из меня героя или «суперпатриота». Я вам сейчас объясню свое отношение к подобному вопросу. Отвечу предельно честно. Возвращаясь на фронт, я всегда надеялся, что выживу. Я не верил в приметы и суеверия. Я не верил искренне в бога, хоть в нашей семье и отмечали все религиозные праздники. Даже в самых тяжелых боях старался не вспоминать имя господне всуе и первый раз на войне перекрестился, когда мой танк уже в Берлине переправился через Тельтов-канал, и в ту минуту я сказал вслух: «Я в Берлине!» Я верил в свою судьбу. Был убежден, что знания и опыт заранее определяют, кто победит в танковой схватке. А опыта мне было не занимать… Никогда не боялся смерти, знал — «чему быть, того не миновать». Не считал про себя, а сколько раз меня уже подбивали, и не думал об этом… Я относился к войне как к своей работе, как к своему ремеслу, меня никогда не мучили «книжные» вопросы — «кто виноват?» или «что делать?». Пусть то, что сейчас я скажу, возможно, и прозвучит для вас с долей бахвальства, но я могу о себе заявить с гордостью — я был на войне профессионалом. Не каким-то Терминатором киношным, а конкретно — грамотным специалистом по ведению танкового боя. Опыт меня к этому обязывал. Я никогда не занимался подсчетами, сколько танков я подбил, сжег, и сколько немцев на тот свет отправил. Я и так знал, что за моей спиной уже есть — «моими руками созданное» — солидное кладбище для солдат, для танков и другой техники противника, но такой хреновиной, как разбираться после боя, кто сколько подбил, тоже брезговал. Это война или соцсоревнование? За каждый уничтоженный немецкий танк кто-то из наших товарищей платил своей жизнью. Так чем тут кичиться?.. У меня, например, из всего, что я на войне уничтожил, есть два «особо любимых мной» немецких танка, но мне и в голову не приходило рисовать звездочки за каждый подбитый танк на стволе своего танкового орудия, как это иногда делали другие. Я на станции Барут с двумя танками роты уничтожил почти десяток немецких танков, прямо на платформах. Так что мне после этого, звезды надо было на корму танка наносить… Ствола бы уже не хватило, хоть он у Т-34 довольно длинный. Никогда не ждал ни от кого наград, похвал, подачек, восторженных отзывов, благодарностей, никогда не был «любимцем штаба» или «пай-мальчиком». А просто воевал, делал свою работу по высшему разряду. Уничтожал фашистских захватчиков, врагов моей Родины. За семь лет, проведенных в танке, ты чувствуешь его как живого человека, танк становится частью тебя, а ты становишься частью танка. Есть еще один нюанс. У меня выработалось хорошее чутье на опасность, на засады. И обладание подобным качеством тоже придавало мне уверенности, что выживу всем смертям назло, ну а если нет, то хоть отдам свою жизнь в бою не зря. Не обессудьте, если я сейчас слишком высокопарно выразился, но ответил вам от чистого сердца.

— Но, например, 26 апреля 1945-го в Берлине вас ранило, а 29 апреля 1945-го вы сбежали из санбата и вернулись в роту, продолжив участвовать в берлинских боях.

— У меня почти не было таких мыслей, мол, раз я войну в сорок первом начинал, так непременно должен первым до Рейхстага дойти. Просто я знал, что нужен сейчас своим ребятам, своей роте, и от меня тоже зависит, уцелеют ли они на берлинских улицах или их всех там сожгут. Я мог бы еще 16 апреля 1945-го выйти из боя. Шестьдесят танков бригады переправлялись через Нейсе, из района Бунцлау. На глазах у командарма Рыбалко, в считаных метрах от переправы, мой танк подорвался на мине. Рыбалко стоял на переправе вместе с группой комбригов в ста метрах от места подрыва. Я вылез из танка, вроде целый, но контузило здорово. Подбегает ко мне какой-то капитан и приказывает: «Немедленно к командарму!» Слегка пошатываясь, подошел, откозырял Рыбалко. Он спросил: «Кто командир танка?» — «Я, командир роты, старший лейтенант Маслов!» — «Давай, Маслов, пересаживайся на другой танк. Мне ротные командиры в Берлине нужны», — сказал мне Рыбалко. Сел в танк № 217. Помню свой экипаж, с которым вместе заканчивал войну в Берлине. Радист Тюрин. В Берлине он был ранен, вместо него ко мне пришел Максим Росляков, который после войны стал кадровым офицером. Командир орудия Иван Мовчан, погиб… Механик-водитель Михаил Лапин. Ваня Мовчан в Берлине сильно переживал, нервничал. Сидел с поникшей головой, предчувствуя свою смерть. Он сам «похоронил» себя заранее… Его убило 28 апреля. Я сбежал из санбата, вернулся к экипажу, а Вани уже нет… Через несколько месяцев, когда мы уже находились в Чехословакии, возле нас остановился эшелон, увозящий на Родину бывших «ост-рабочих», угнанных в Германию с оккупированных немцами территорий. К нам подошла молодая женщина из репатриируемых и спросила: «Ребята, вы танкисты? А может, кто-то из вас знает Ивана Мовчана, он мне родня». И я рассказал ей, что нет уже в живых танкиста Мовчана. Вот такое печальное совпадение… В Берлине я командовал штурмовой группой. Пять танков, взвод автоматчиков и взвод саперов. Шли медленно вперед, прижимаясь к стенам домов, чтобы хоть один борт уберечь от «фаустников». Кто на середину улицы выезжал, того сразу поджигали. Дошли до большого перекрестка, а из-за углового дома — сплошной огонь. Убийственный. Пехота залегла, а танки под «фаусты» и зенитки я не имел права бездумно пускать. Взял автомат, вылез из танка и пошел на разведку, а потом, вместе с пехотой, полез немцев из здания выкуривать. Первый этаж отбили, а на втором этаже мне пулей прошило ногу насквозь. Кость не задело. Оттащили меня назад, занесли в какой-то дом, там перевязали. Кто-то из наших сказал, что это дом, в котором до войны жил фельдмаршал Паулюс. Два дня в санбате отдохнул «на больничном», а потом похромал обратно в роту, без всяких там сентенций, мол, не дай бог погибнуть в логове врага, за мгновение до Победы. И не было у меня никакой жалости к себе, или страха смерти. И когда нас кинули из Берлина на Прагу, я пошел головным танком в бригаде. Первым в ГПЗ должен был идти ГСС старший лейтенант Крайнов. Но я видел, что Крайнов «нервничает», понимал, что тяжело ему на смертельный риск идти, уже после Берлина, и вызвался пойти вместо него. А наш бросок к Праге не был «бескровной прогулкой». Все дороги были минированы, немцы постоянно нас долбили со всех сторон. Но судьбе было угодно, чтобы я уцелел в майские дни 1945 года.

— О захвате станции Барут в пригороде Берлина написано во многих мемуарах, включая воспоминания маршала Жукова. Но станцию брали непосредственно вы с танками из вашей роты. Что там произошло?

— Я не «брал» станцию, я просто первый со своей ГПЗ на нее ворвался и устроил там немцам «изумительный концерт по заявкам». Тремя танками я бы такую большую станцию не удержал, да мне и не давали такого приказа. Это был прорыв в районе Цоссенского укрепрайона, 20 апреля 1945-го. До этого мы прошли

почти без боя километров тридцать. На станцию заехали, смотрим, справа от нас останавливается эшелон. Я подумал, наверное, наши, и вдруг до меня дошло, какие к черту наши, тут же рельсы другие, не как у нас. Развернули башни и врезали по эшелону. В вагонах пехота. Долго их крошили, убили очень много немцев. Сколько мы там немцев положили… Будто сама смерть с косой прошла… Сотни трупов… Рядом на платформах стояли восемь новых немецких танков. Их тоже «в капусту». Вроде все вокруг уничтожили. И моя ГПЗ двинулась дальше. Но немцы позже смогли организовать оборону станции, и ее окончательно брали силами двух бригад, нашей 52-й гвардейской ТБр и 53-й гвардейской ТБр генерала Архипова. Там еще пару часов шел тяжелый бой.

— Почему за Барут вам не дали звания Героя Советского Союза?

— А почему вы мне этот вопрос вообще задали? Откуда я могу точно знать, «почему не дали»?.. Сначала сказали, что как минимум пять человек из моей роты, включая меня, обязательно получат Звезды Героев, конкретно за бой на станции Барут и за дальнейшие городские бои в Берлине. Мол, наградные листы уже оформлены и посланы на утверждение к Рыбалко. А потом… на эту тему никто больше ничего не говорил. Нам вообще никогда не сообщали, кто к какой награде представлен и какова дальнейшая судьба наградных реляций. За Берлин мне вручили орден Александра Невского, как говорится — и на том спасибо… А могли бы и вообще «забыть», как нередко бывало. Лет через тридцать после войны была встреча ветеранов 3-й танковой армии в Гродно. Цветы, пионеры, собрание в актовом зале, все как заведено и положено в те годы. Вдруг кто-то из ветеранов, из другого танкового корпуса, поднимается с места и спрашивает у нашего комбрига Людвига Куриста: «А за что вас удостоили звания Героя?» Комбриг замялся, бедный, не знает, что в ответ промычать, ведь в зале полно танкистов из его бригады сидит, сбрехать не получится. Наступила пауза. Я встал и сказал: «Курист не знает, за что он получил звание Героя, так же, как танкисты моей роты не знают, а почему они этого звания не получили». Я не считаю, что поступил жестоко. А то привыкли начальники на крови простых танкистов себе карьеру делать и грудь орденами обвешивать… Надеюсь, хоть в ту минуту Курист о своей совести вспомнил…

— А как проявил себя Курист в должности комбрига?

— Не так просто ответить на этот вопрос, поскольку мне есть с кем сравнивать… Подполковник Курист, эстонец из Ленинграда, но выросший на Урале, был неплохой штабник и организатор, но как танковый командир он был «среднестатистическим». Всю войну он провел на должностях комбрига. Есть поступки, которые ему можно поставить в заслугу, но общее впечатление — звезд с неба не хватал, но на грудь Звезду Героя «словить» — сподобился.

— Кто из танковых командиров пользовался доброй славой в экипажах?

— Безусловно, наш командарм Рыбалко, комкор Митрофанов, генерал Новиков, комбриг Драгунский. Маленькая ремарка. Танкисты «со стажем» неплохо разбирались, кто из командиров чего стоит, и могли дать трезвую оценку действиям своих командиров… Я и так о многом сегодня вынужден умолчать, поверьте мне…

— Расскажите о командном составе бригады, об офицерах вашего батальона.

— Как я уже сказал, комбриг — Курист Людвиг Иванович. Замполит бригады Лесной Михаил Лукьянович, ничем мне особо не запомнился. Зампотех бригады по фамилии Дикий, был родом из Харькова и оставил о себе очень хорошее впечатление. Свое дело он знал отлично. Зампотылу у нас был майор Пивоваров Александр Григорьевич, к нему претензий нет, мы всегда были сыты, одеты и всем обеспечены сполна. Начальником службы ГСМ у нас был Егоров, прекрасный парень и умница. Начальником штаба бригады был подполковник Гольдберг, а после его гибели в конце января 1945 года на эту должность пришел Василий Иванович Баренцев, очень приятный и культурный человек. Замом по строевой был майор Баутин, убит в Берлине. Запомнились еще из штабных офицеров — заместитель начальника политотдела Скопинцев и капитан Сергей Аргеландер, ветеран бригады, состоявший при комбриге в качестве офицера связи и «для особых поручений». Мы с ним много общались в Харькове после войны. Мотострелковым батальоном командовал майор Кузьмин, пожилой и солидный. Танковыми батальонами командовали Голомидов, харьковчанин с четырьмя орденами БКЗ на груди, и Шапаров, но я их плохо запомнил. А моим 1-м батальоном командовал Степан Гусев, родом откуда-то с Севера, по-русски говорил с каким-то непонятным акцентом. Его командирские качества, скажем мягко, оставляли желать лучшего, и комбриг мечтал от него избавиться. Весной сорок пятого комбриг «сплавил» его на отдых во фронтовой санаторий, а назад потом в бригаду не принял. На его место был назначен Ваня Соболев, умный и смелый офицер, родом из Белоруссии. Был у нас еще хороший, толковый парень, заместитель комбата. Погиб он глупо в самом конце войны. Начальником штаба батальона был Иван Кузьмич Пех, а замполитом у нас был капитан Дроботов. Редкий был политрук, смелый, грамотный. И человек душевный и порядочный.

— Кроме Дроботова хороших политруков на войне не довелось встретить?

— Да вот почему-то не везло мне на комиссаров. Часто был с ними в конфликте. Возможно, тому причиной и мой прямолинейный характер. Всегда говорил людям в лицо все, что о них думаю, дипломат из меня никудышный, хвостом вилять перед комиссарами жизнь так и не научила. Помню своего политрука роты во время службы в Иране. Полуграмотный человек, по фамилии Бердников. Ни на один наш вопрос толком ничего ответить не мог. Так кто бы такого политрука уважал? Сам я в партию вступал за час перед боем, под Сталинградом. Но я и без партийных агитаторов знал, за что я воюю, и всегда верил в нашу победу. Даже в самые страшные дни в 1942 году. Верил! Там же, зимой, произошел один эпизод с замполитом батальона. В районе села Покровское комбат поставил мой взвод в заслон. Появляется комиссар и отдает мне приказание: «Поменяй позицию, переставь танки». Отвечаю ему: «Без приказа комбата свои танки из заслона не отведу!» Он начал меня материть, угрожать, достал пистолет из кобуры и на меня его направил. Я с башни спрыгнул, с маленьким ломиком в руке, и этой железякой огрел комиссара по кисти руки. Пистолет упал на снег. Я забрал его оружие и сказал: «Вали отсюда на… дорогой ты мой товарищ политрук». Он побежал жаловаться комбату Данилову. Майор Данилов лично пришел ко мне забирать «комиссарский» пистолет и сказал: «Молодец, Маслов. Правильно все сделал». Прислали как-то нового замполита. Появляется во время затишья: «Маслов, мы хотим тебя к ордену представить». — «Не за ордена воюю». — «Ну так сиди без награды». — «Вы, товарищ комиссар, главное, себе не забудьте очередной орденок на грудь прицепить». — «Ты, Маслов, за меня шибко не переживай». А что за него переживать. Он получил свой орден, а мне дали, как бы в насмешку, медаль «За боевые заслуги». Напрашивается вопрос — кто из нас двоих ходил в атаки и горел в танке, а кто в теплой штабной хате лозунги выкрикивал? Судя по врученным наградам, комиссар воевал, а я на гармошке в тылу поигрывал… Справедливо… Или вот случай под Харьковом. Мы воевали в Двухречном районе, возле совхоза № 10. Один молодой лейтенант выскочил целым из подбитого танка, и его, чтобы малость оклемался от пережитого, перевели в тыл батальона. Все равно на тот момент «безлошадных» танкистов было намного больше, чем «свободных вакансий» в экипажах. То ли померещилось лейтенанту, то ли нервы у него сдали, но вдруг он начал кричать: «Немцы! Танки!» Началась паника. Тут появляется наш комиссар и начинает «борьбу с паникерами». Отдает приказ комендантскому взводу под командованием пожилого мужика Воробьева расстрелять лейтенанта-танкиста. И ведь расстреляли… Ни за «хрен собачий». Просто так. Для «наглядности». И не «особист» приказ отдал, а наш замполит… Так что вы от меня хотите, как я должен к ним после этого случая относиться? Я и без кнута от комиссаров-соглядатаев спокойно воевал. Любил свою Родину и жизни ради нее не жалел.