Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших
Шрифт:
Наш полк еще до моего прихода вначале воевал на самолетах И-153 («Чайка») — это прославленная машина, особенно отличалась в боях на реке Халхин-Гол, но к настоящему времени безнадежно устарела, существенно уступала в своих тактико-технических данных немецким самолетам. Такое положение, естественно, вызвало к жизни определенные тактические приемы в боях с Me-109. Так, например, «Кольцо». Влезать в него немецкие летчики не любили и чаще всего уходили прочь.
Переход же на самолеты типа Як-7б требовал применения и новых приемов боя с немецкими самолетами. Наши «яки» позволяли довольно успешно драться на маневре в вертикальной плоскости. На наших самолетах появились радиостанции. Это позволяло ведущему группы лучше управлять,
Вспоминается один воздушный бой в начале августа в районе Калача. При прикрытии наземных войск подошла крупная группа немецких «юнкерсов» под прикрытием истребителей типа Me-109. Завязался ожесточенный воздушный бой. Ревели двигатели, трассы снарядов и пуль рассекали пространство. Мы с напарником увидали на высоте около 4000 м одиночный самолет Ме-110 — двухмоторный истребитель. Видимо, в этом бою он использовался немцами как фотограф результатов бомбометания «юнкерсов» или как разведчик. Мы немедленно атаковали его с двух сторон. Увидев нас, он выполнил переворот через крыло и стал круто пикировать, видимо, надеясь уйти от нас, но мы продолжали его преследовать, не давая ему вывести свой самолет из глубокого пикирования. Одна из моих пушечно-пулеметных очередей удачно прошила «мессершмитта», он задымил и, не пытаясь выйти из пикирования, врезался в землю. Это была победа! Бой к этому времени затихал, и мы все (у нас было 12 самолетов) без потерь вернулись на свой аэродром. Оказалось, при разборе боевого вылета, что мы еще уничтожили два «юнкерса» и два «Мессершмитта Ме-109». Это был весьма удачный бой с хорошими результатами. Но надо сказать, что бои были тяжелыми, и мы все же несли потери и в самолетах, и в летчиках.
Один из боев для меня сложился неудачно. Видимо, одиночная случайная пуля врага где-то пробила систему охлаждения двигателя моего самолета. За мной потянулась испаряющаяся струйка воды. Мне подсказали по радио коллеги-летчики, да я и сам это увидел при развороте.
Стало ясно — без охлаждения двигатель долго не проработает. Подо мной территория, занятая врагом. Решение созрело мгновенно: курс 90°, возможно, дотянем до своей территории. Побежали томительные минуты. Вот и линия фронта позади. Стрелки контроля режима поползли в разные стороны, из выхлопных патрубков появился белый дым — горело масло, скрежет, конвульсивные рывки двигателя и тишина, только шипение перегретого двигателя. Высота 4000 м. Ручка от себя, планирую, глазами подбираю площадку. Садись, практически, где хочешь — степь, только одиночные овраги да пересохшие речки нарушают однообразие. Тем временем высота падает — 3000, 2000, 1000.
И вот, когда до земли оставалось 500–600 метров, я услышал (мой двигатель не работал) характерный свист самолета Me-109. Повернулся назад — я у него уже в прицеле. Как говорится — ваше решение? Скорее автоматически, чем сознательно, — ручка от себя и левой ногой на педаль — разворот влево. В этот момент огненные ленты прошили мой самолет, полетела обшивка с правого крыла. Выравниваю самолет из крена, ручка на себя — земля. Самолет не скапотировал — уже удача — лежит на животе. Мысль работала быстро и четко: «Наверное, будет расстреливать на земле». Быстрее от самолета, ремни, за борт, но падаю боком, откатываюсь в сторону, смотрю в небо — где он? Оказывается, я ранен в правую ногу. Фриц сделал круг над моим самолетом и ушел на запад, видимо, подумал: «Готов Иван». Далее все пошло значительно медленнее и тяжелее. Знойное полуденное солнце в небе, стрекот кузнечиков и никого, сколько глаз хватает, кругом ни людей, ни машин. Только мы вдвоем — я, раненный в ногу (три осколка), и безжизненный распластанный на земле самолет, который всего каких-нибудь 10–15 минут назад был грозной для фашистов машиной.
Перевязываю ногу, забираю планшет и парашют, снял и часы с самолета (они сейчас хранятся у меня как память об этом событии), но, о ужас! — наступать на ногу практически не могу, а кругом ни одной, даже захудалой, палки. Только трава да перекати-поле. Но не век же мне здесь сидеть, надо двигаться на юг. Там должна быть дорога.
Проходит час, два, три. Не иду, а практически ползу, самолет еще виден. Солнце уже клонится к западу. Присел на парашют, задумался. И вдруг вижу — вдалеке едет автомашина. Встал во весь рост, машу руками, выпустил полную обойму из пистолета.
Не знаю, то ли он меня увидел, то ли судьба, но подъехал один солдат за рулем. Оказалось, что до ближайшей балки, где были люди, более 10 км.
В госпитале, куда привез меня водитель, мне обработали ногу, посадили на другую машину — и в путь. Через 4–5 часов я уже был на своем аэродроме.
Госпиталь авиационной 8-й ВА, город Астрахань, дом отдыха 8-й ВА под Пугачевом и через 2,5 месяца я в строю, в штабе 8-й ВА, уже за Волгой. В это время враг вплотную подошел к Сталинграду. Шла самая кровопролитная битва за цитадель на Волге.
Я прибыл в штаб 8-й ВА, чтобы уточнить, где находится мой полк. Но мне говорят, что у них такого полка нет, что он, возможно, в соседней армии. Но потом появился штабной полковник и, уточнив, чем я интересуюсь, объяснил мне, что командир полка майор Фоткулин погиб в бою, комиссар тяжело ранен, многих других летчиков уже нет, полк расформирован и знамя полка сдано в армию уже более 1,5 месяцев назад.
Я понял ситуацию и сказал: «Тогда прошу вас направить меня в ту дивизию и полк, которую вы считаете нужным».
Получил назначение в 287-ю истребительную авиадивизию, которой командовал полковник Данилов. Уточнили, что эта дивизия в составе трех полков пока дислоцируется на аэродроме Средней Ахтубы и Заплавского.
Был конец октября 1942 года. Прибываю в дивизию и получаю назначение в 27-й ИАП под командованием подполковника Слуцкова.
Тут произошел следующий эпизод: я пересекаю аэродром, чтобы попасть в землянку — штаб полка. Бросил взгляд в сторону деревни Ср. Ахтуба и увидел два самолета, идущие на бреющем полете. В тот момент я подумал — наши ребята возвращаются с боевого задания. Выскочив на летное поле, они еще плотнее прижались к земле и, когда проскакивали мимо меня, я увидел, что это два «Мессершмитта Me-109» с черными крестами на желтом фоне на крыльях.
В следующий момент я услышал длинные пулеметно-пушечные очереди и в одном из капониров вспыхнул самолет. «Мессершмитты» круто взмыли вверх и подались на запад. Никто на аэродроме даже не успел среагировать — так неожиданно и так нахально была произведена атака. Это-то на аэродромах, где базируются два полка наших истребителей!
Когда же я прибыл в штаб 27-го ИАП, мне стало ясно — в этом полку осталось всего четыре самолета и шесть летчиков, и на вооружении у них Лa-5. Это прекрасные самолеты с множеством преимуществ по сравнению с ЛАГГ-3. На этом самолете я не летал, осваивать его в таких условиях непросто. Командир полка понимал это, созвонившись с командиром дивизии, сказал, что мне следует пересечь аэродром и поступить в распоряжение командира 293-го ИАП, который вооружен самолетами Як-1, поскольку волей командира дивизии я переведен уже туда.
Я прибыл в этот полк. Оказалось, что Як-1 в этом полку осталось тоже только четыре самолета, пятый только что сожгли «мессершмитты», которых я видел, но в полку 17 боевых летчиков, один из них легко ранен, но не пожелал ложиться в госпиталь и находится в своем коллективе.
Командир полка подполковник Кетов познакомил меня с основным руководящим составом и с летчиками. Капитан Сафронов С. И. назначил меня старшим пилотом во вторую эскадрилью, которой тогда командовал, и выделил ведомого летчика — сержанта Голиченко B. C., с которым мы в дальнейшем были связаны по боевой работе практически до конца войны. Более того, мы дружны по сей день, и эту дружбу поддерживают наши жены.