Я дружу с Бабой-Ягой
Шрифт:
Мороз лизнул мне лопатки.
— Под любыми пытками вы — такой-то из «Ермака»! Чтобы вас вернули сюда! А какой — сейчас узнаете! — Давлет вынул из кармана листки, развернул их, огляделся по сторонам — нет ли шпионов, и с сомнением остановил взгляд на крайнем кубрике, откуда с усмешливым интересом наблюдали за нами Алька, Егор Семенович и Шкилдесса, которые не относились к личному составу и поэтому не нуждались в подпольных кличках. — Документ под грифом «Совершенно секретно»! — огласил начальник.
И список пошел.
Все старые прозвища остались, а новые — чего только
И вдруг:
— Полыгин — Ушки-на-макушке!
— А-а! — залился Димка, хватая мою руку. — Разрешите познакомиться, товарищ Ушки-на-макушкин!
Я растерялся, потому что ждал другого — яркого и броского, а тут что-то заячье-серое — Ушки-на-макушке! Да и сложно — в три этажа, хотя с долей правды — я всегда начеку, многое слышу, вижу, понимаю и чувствую, так что в этом смысле Филипп Андреевич, пожалуй, не промахнулся. А вот не звучит как Ухарь, например, или как Земноводный! Даже Ридикюль звучнее! Надо было тогда согласиться с Димкой! А теперь носи вот — Ушки-на-макушке! Пока выговоришь — проголодаешься! Но в этой усложненности мне вдруг почудилось что-то привлекательное — не такой, значит, я тяп-ляпистый, чтобы в одно словечко уместиться — три подавай! Как Берта-у-мольберта! И, смиряясь, я спросил у Димки:
— Ну, как моя кличка?
— Во!
— А ты хотел — Ридикюль!
Сравнил! То я, то Филипп Андреевич! — буркнул недовольно Днмка, но тут же рассмеялся. — А можно еще — Пушки-на-опушке! Или Клюшки-на-подушке!
— Или Сушки-на-вертушке! — улыбнувшись, подхватил я.
— Мушки-на-четушке!
— Хрюшки-на-петрушке!
Изнемогая и чуть не валясь с ног от полусдерживаемого смеха, мы сочинили еще несколько бессмыслиц.
— Кошки-на-гармошке! — ляпнул Димка.
— Э, не складно! — поймал я его.
Мы опять подключились к общему вниманию И теперь я уже переживал за то, чтоб ни у кого больше не оказалось трехэтажного псевдонима. И — не оказалось.
— Амба! — заключил Давлет.
Вот где началось столпотворение! Во время читки мало что запомнилось, а тут все давай знакомиться заново, потешаясь и хохоча друг над другом, хотя ни одной явно обидной клички не проскользнуло. Сто двадцать прозвищ придумать, и не каких-нибудь с бухты-барахты, а толковых — это вам не сто двадцать кроватных сеток перетащить, и даже не двести сорок спинок!
Дав нам малость отвести душу и сам чуть передохнув, Филипп Андреевич спросил:
— Все довольны?
— Все!
— Если не нравится, могу дать взамен порядковые номера: первый, второй, сотый. Хотите?
— Не-ет!
— Дополнения будут?
— Будут! — отозвался вдруг мичман Чиж, вышагивая из строя. — Вы как-то заикнулись,что не будете возражать, если и вам дадут кличку. Поскольку и вас могут взять в плен и отвезти к папе с мамой, то разрешите предложить!
— Пожалуйста!
— Саваоф!
— Саваоф?.. Са-ва-оф!.. Хм, тут что-то есть!.. Нет, тут все есть. — Филипп Андреевич хихикнул. — Браво, мичман Чиж! С меня шоколадка! Принимается! Все слышали? Я — Саваоф! Бог! — И подбоченясь, Давлет с довольной физиономией замер на балконе. — Заношу в список! — Он достал ручку. — Хотя... Посейдон и Саваоф — не слишком ли много богов для одного лагеря?.. A-а, была ни была!.. Отныне этот список, в алфавитном порядке, будет висеть на ГКП! И все переговоры с постами вести только на кодовых именах! Никаких Петек и Васек! Ясно?.. На этом полуофициальная часть кончается! Через десять минут игры и соревнования на воде! Форма одежды — нагишом! У кого есть — плавки! — пошутил Филипп Андреевич.
— Ура-а!..
Татьяна Александровна еще и тут поманежила нас: измерила температуру воды в трех местах и трижды недовольно хмыкнула, а петом целую вечность разглядывала дно — не натянуло ли в бассейн топляков, но — разрешила купание, почувствовав, наверное, что иначе мы ее съедим заживо.
Чтобы всем скорее насладиться, Ринчин установил поэкипажные пятиминутки. Аборигены шли вторыми. Скользивший по деревьям ветер, срываясь с них, как с трамплина, не сразу падал на залив — рябь начиналась лишь метрах в десяти за бассейном, но и в бассейне воду он хоть и не взбаламутил, но перемешал, уклонив от нормы ее температуру явно дальше двух градусов. Но нас эго не смутило. Эх, и набесились мы с Димкой, эх, и набулькались! Заметив что-то белесое на дне, я нырнул и вытащил чашку — кто-то мыл и выпустил, прав был Егор Семенович. А Димка достал еще кружку с ложкой — весь комплект.
А тем временем мичманы Фабианский и Чиж намылили сделанный еще вчера бушприт — пятиметровый березовый ствол, очищенный от коры, — повесили на его конец морской ремень — приз! — и предложили попытать счастья. И посыпались, полетели в воду наши тела — спиной, боком, животом, враскорячку, сжавшись — кто как, но и самый ловкий не добегал до ремня на целую треть. Срывались и мичманы, даже мичман Чиж, пропорхивавший почти все бревно. Они уже хотели придвинуть приз, когда кто-то выкрикнул, что этот трюк удастся только богу Саваофу. С ликованием десяток рук мигом взметнули на метровую тумбу стоявшего тут же в плавках начальника и, несмотря на его дрыганья и вопли, вытолкнули на бушприт.
Сделав шага три, Давлет поскользнулся и под общий хохот плюхнулся в воду. Но смеялись мы недолго — выпучив глаза и издав что-то вроде «ап-ап», Филипп Андреевич пошел на дно. Оба мичмана нырнули, поймали его и помогли выбраться на бревна. Все произошло так быстро, что Давлет не успел захлебнуться.
— Ой! Ой! Ой! — икая, отплевываясь и отчихиваясь, заойкал начальник, опершись на одну руку и второй растирая живот, словно там именно был центр всех волнений. — Я так и знал, что двух богов будет много для этой неверующей братии! Ой, сумасшедшие! Спутали Посейдона и Саваофа, черти полосатые! Это он подводный житель, а не я! Я не умею плавать!