Я дружу с Бабой-Ягой
Шрифт:
— А когда на корабле бегают, — пояснил Димка.
— Это аврал.
— Ну, аврал. Аврал! — поддал он и снова сорвался с места, распинывая кульки и газеты, которые я живо ловил и проворно засовывал в печку.
Когда-то на дебаркадере было электричество, но сейчас розетки, выключатели, патроны — все обрезали, а проводка пугающе болталась и топырилась в разные стороны. Я оторвал один шнур, привязал к помятому ведру из-под рукомойника и принес воды. Димка ножом отхватил от телогрейки оба рукава, остальное вышвырнул за порог под ноги, и мы принялись
Когда, раз пять сменив воду, кончили, я объявил:
— Готово!
— Дядя Миша, чем не геройство? — воскликнул Димка. — Вы там скажите начальнику, что мы уже начали службу!
— Ладно, — пообещал папа.
— А ты и правда хочешь в лагерь? — спросил я.
— Еще бы! Чем с курами да поросенком сидеть! А то «Ермак»! Мы бы напали на «Зарницу», и я бы Федяя взял в плен! Я бы его скрутил и пытал!.. А ты разве не хочешь?
Я пожал плечами. Я даже не думал об этом, но тут вспомнил слова физрука о том, что мы еще малы и нам нельзя в лагерь, и они отозвались во мне неприятным эхом. Я нахмурился. Подумаешь — малы! Как это — малы?
— Три с плюсом! — оценил папа нашу работу.
После обеда папа отправился ставить шлагбаум, а мы, оставив орущую Шкилдессу на палубе, откуда она не решалась спрыгнуть на мокрые бревна, двинулись вокруг залива знакомиться с миром, в котором нам предстояло жить целых семь дней.
5
Я не запомнил в точности, о чем был сон, но снилось мне что-то приятное, как будто я и во сне нашел давно потерянное, поэтому-то неожиданный крик боли так не вписался в мой сон, что я на некоторое время вообще отключился ото всего. Но тут Димка разбудил меня и тревожно шепнул:
— Кто-то тонет!
Мы слетели с нар и, как попало натянув сапоги, выскочили на палубу. По берегу, в незаправленной и незастегнутой рубахе, прыгал с бревна на бревно папа, а перед ним скакал один из тех пацанов, которые вчера обогнали нас на велосипедах, — в пляжной шапочке с зеленым козырьком.
Не сговариваясь, мы припустили следом.
Пацан обогнул бухту, свернул направо и исчез в зарослях. Мы — туда же. Мой череп сразу стянуло холодным обручем — это было именно то место, откуда зимой на костер выбирался зверь, под которым валежины трещали точно так, как затрещал сушняк под ногами папы. Одолев крутой подъем, с колдобинами и сплошным осинником, мы устремились вниз по более пологому и чистому склону к соседнему заливу и вскоре очутились возле желто-оранжевой палатки.
— Где? — переспросил папа, еле переводя дух.
Едва пацан успел показать на небольшой плот
метрах в пятнадцати от берега, как слева из-за куста раздался хрипловато-бессильный голос:
— Я тут!
На сухом прибрежном мусоре сидел, отплевываясь, бледный и мокрый пацан, в рубашке и в закатанных до колен штанах. Наш проводник бросился к нему, упал рядом и, тряся его за ногу, разрыдался, выкрикивая сквозь слезы:
— Вадька!.. Вадька!..
Пострадавший с трудом погладил его по плечу, тяжело покосился на нас и, уронив голову на грудь, опять стал отплевываться.
— Выплыл, значит? — спросил папа с каким-то злым облегчением, пацан не ответил ни словом, ни жестом. — Это хорошо, что выплыл!..
— С плота сорвался, что ли? — спросил Димка. ’
— Нырнул. И ударился обо что-то, — ответил тот, болезненно ощупывая голову.
— И начал тонуть, — добавил младший, садясь, переставая плакать и все еще с удивлением разглядывая старшего. t
— Тут же сплошь топляки! — сказал папа, кивая на море. — Купаться — ни в коем случае! И вообще, шилобрейцы, сматывайте-ка удочки! — Папа вздохнул, помолчал и указал на палатку. — Приходите в себя и катитесь!
В лагерь мы вернулись в тот момент, когда к камбузу из распадка выбирались, ведя в руках велосипеды, еще два пацана, на плечах — рюкзачки, у рам — удочки.
— Новые кандидаты в утопленники! — хмуро проговорил папа. — А ну-ка марш отсюда!
Те остановились.
— А что?
— Видели шлагбаум?
— Видели. Но он поднят, а знака нет.
— Какой вам нужен знак? Труп в кружочке?.. Шлагбаум — значит, нельзя! Запрет! Ясно?.. Только что один чуть не утонул! На сегодня хватит!
— Тут военная база! — сказал Димка.
Пацаны озадаченно шевельнули плечами, поправляя рюкзачки, неохотно развернули свои велосипеды, неохотно сели и покатили обратно. А тут из распадка выползла наша будка, и когда плотники выгрузились, папа сказал нам с Димкой:
— Садитесь!
— Что? — не понял я. — Зачем?
— Домой? — ужаснулся Димка. — Дядя Миша, если вы думаете, кам-мудто мы утонем, то зря — мы нетонучие! Мы в огне не горим и в воде не тонем, да ведь, Семк?
— Не домой, а к шлагбауму! Покараулить надо, пока все не наладим, а то поползут сейчас шилобрейцы по новой дороге!.. И к воде чтоб — ни-ни, а то!..
Мы забрались в кабину и доехали до шлагбаума.
С двумя чурбаками пригруза, свежевыструганное бревно шлагбаума торчало круто. Веревки на нем не было. Димка скинул сапоги и полез. Выше, выше... Лесина качнулась и пошла вниз.
— Лови! — крикнул Димка.
Я подскочил ко второму столбу, чтобы принять конец, но он так разогнался, что прихлопнул бы меня, если бы я в последний миг не отпрыгнул. Шлагбаум стукнулся о столб, стряхнул Димку на дорогу и вздыбился снова.
— Ты чего не ловил? — возмутился Димка.
— А ты чего не удержался?
— Удержись тут! — проворчал Димка, поднимаясь и отряхиваясь. — Лезь-ка сам и удержись!
— И полезу! А ты лови!
— И поймаю!
Я направился к опоре, но Димка опередил меня и полез сам, буркнув, что он теперь знает, до какого места нужно доползать, чтобы жердь наклонялась не очень быстро. Да и я сообразил, что лучше не спереди ловить, а стоять сзади и в нужный момент повиснуть на противовесе. Расчет наш получился правильным, и шлагбаум на этот раз опустился плавно. Мы завели конец его под скобу, и Димка прокричал: