Я ее любил, Я его любила
Шрифт:
Он развеселился.
– Нет, я решительно за тебя не беспокоюсь, старушка. Ты и представить себе не можешь, как я тебя уважаю. В тебе есть все, чего, я лишен, ты - моя добрая великанша, и твой здравый смысл спасет нас всех…
– Вы пьяны, да?
– Да ты что, смеешься надо мной? Никогда не чувствовал себя лучше!
Он встал, держась за каминную доску.
– Пойдем-ка спать.
– Вы не закончили…
– Хочешь еще мой послушать треп?!
– Да.
– Почему?
– А я люблю красивые истории.
– Ты находишь мою историю красивой?
– Да.
– Я тоже…
– Вы ведь виделись с ней снова, правда? В Пале-Рояле?
– Откуда ты знаешь?
– Вы сами мне сказали!
– Да неужели? Я так сказал? Я кивнула.
– Что ж, тогда это будет последний акт пьесы…
В тот день я пригласил клиентов в «GrandVefour*». Франсуаза заказала там столик. Марочное вино, реверансы и политесы - обед был скучным. Если я что и ненавидел, так это такие вот обеды. Сидишь часами за столом с людьми, на которых тебе плевать, поддерживаешь шутливую беседу, заодно ведешь деловые переговоры… Кроме того, я никак не соответствовал компании из-за проблем с печенью. Долгое время я не пил ни капли и с пристрастием допрашивал официантов, из чего состоит каждое блюдо. В общем, тот еще зануда… Кстати, я вообще не слишком люблю мужские компании. С мужчинами мне скучно. Ничего не изменилось со студенческих времен. Бахвалы остались бахвалами, а подхалимы подхалимами…
Итак, я стоял перед дверьми ресторана, слегка отяжелевший и усталый, стряхивая пепел с очередной трубки и мечтая о том моменте, когда можно будет ослабить ремень на животе, и вдруг увидел Матильду. Она шла очень быстро, почти бежала, и тащила за руку недовольного мальчугана. «Матильда», - прошептал я. И увидел, как она побледнела. И даже пошатнулась. Но не остановилась. «Матильда!
– повторил я уже громче.
– Матильда! Я кинулся вдогонку. «Матииильда!» Я почти вопил.
Мальчик обернулся.
Я пригласил ее выпить кофе. Ей не хватило сил отказаться… Она была все еще так прекрасна. Я пересиливал себя. Вел себя неловко, глупо, пытался шутить. Мне приходилось нелегко.
Где она живет? Почему вдруг оказалась здесь? Просил ее рассказать о себе. Как у нее дела? Неужели она живет здесь? В Париже? Она неохотно отвечала. Ей было не по себе, она грызла кончик чайной ложечки. Я все равно ее слушал - я больше ее не слушал. Я смотрел на маленького белокурого мальчугана, который собрал со всех столов недоеденный хлеб и бросал крошки птицам. Он сделал две кучки - одну для воробьев, другую для голубей - и с упоением командовал своими подданными. Голуби не должны были, есть мелкие крошки. *Goawayyou!
– кричал он, поддавая птиц ногой.
– Goawayyoustupidbird!»*( «Убирайтесь прочь, вы, глупые птицы!» {англ.)). В тот момент, когда я повернулся к его матери и открыл, было, рот, она оборвала меня:
– Не трудись, Пьер, не трудись. Ему нет пяти… Нет, понимаешь?
Я закрыл рот.
– Как его зовут?
– Том.
– Он говорит по-английски?
– Да, по-английски и по-французски.
– У тебя есть еще дети?
– Нет.
– Ты… Ты… Я хотел спросить… ты живешь с кем-нибудь?
Она поскребла ложкой по дну чашки и улыбнулась.
– Мне пора. Нас ждут.
– Уже?
Она встала.
– Я могу вас подвезти куда-нибудь, я… Она взяла сумку.
– Прошу тебя, Пьер…
Тут-то я и сломался. Я сам от себя этого не ждал. Я плакал в три ручья. Я… Этот мальчик был моим мальчиком. Это я должен был учить его гонять голубей, подбирать с пола его свитерок, надевать кепочку! Все это должен был делать я. Я понимал, что Матильда лжет. Этому малышу было явно больше четырех. Я все-таки не слепой! Я точно знал, что она мне лжет. Только зачем?! И почему солгала вообще? Так нельзя! Нельзя… Она не имеет права. Я рыдал. Я хотел ей сказать…
Она оттолкнула стул.
– Я ухожу. Я свое отплакала.
– И что потом?
– Потом я тоже ушел…
– Вы не поняли - я хотела спросить, как все было дальше с Матильдой.
– Все было кончено.
– Кончено? Как это - кончено?
– Кончено.
Мы долго молчали.
– Она лгала?
– Нет. Я потом присмотрелся, сравнил с другими детьми, с твоими девочками… нет, думаю, она не лгала. Современные дети такие крупные… Вы ведь столько витаминов впихиваете в их детское питание… Иногда я о нем думаю. Теперь ему, должно быть, лет пятнадцать… Он, наверное, великан, этот парень.
– Вы никогда не пытались снова с ней увидеться?
– Нет.
– А сейчас. Возможно…
– Сегодня все кончено. Сегодня я… Даже не знаю, способен ли еще хоть на что-нибудь…
Он заслонил камин экраном.
– Я больше не хочу об этом говорить.
Закрыл входную дверь на ключ, погасил все лампы.
Я все сидела на диване.
– Давай, Хлоя… Ты видела, который час? Ложись немедленно.
Я не отвечала.
– Ты меня слышишь?
– Так, значит, любовь - это бред? Так? И всегда кончается одним и тем же?
– Вовсе нет. Только нужно бороться…
– Как именно?
– Потихоньку. Делать каждый день маленький шажок, иметь мужество быть собой, решить, что будешь сча…
– Ну и ну! Кто бы говорил! Просто Паоло Коэльо…
– Смейся, смейся…
– Быть собой - значит бросить жену и детей?
– А кто говорит о детях?
– Не надо, умоляю. Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать…
– Нет.
Я снова заплакала.
– Уходите! Оставьте меня. Я сыта вашей добротой по горло. Не могу больше. Вы меня перекормили, мистер. Заживо ободранный, перекормили…
– Ухожу, ухожу. Когда меня так мило просят…
Уже стоя в дверях, он обернулся и спросил:
– Могу я рассказать тебе напоследок одну историю?
Я больше не хотела никаких историй.
– Однажды, очень давно, я отправился в булочную с моей маленькой дочерью. Я редко водил ее за руку и еще реже оставался с ней один. Кажется, это было воскресное утро, в булочной было много народу, люди покупали булочки и меренги. Когда мы выходили, дочка попросила у меня горбушку. Я отказал. Нет, сказал я, нет. Когда сядем за стол. Мы вернулись домой и сели обедать. Маленькое дружное семейство. Я всегда сам резал хлеб - это была моя обязанность. Я хотел сдержать обещание, но, когда протянул горбушку дочке, она отдала ее брату.