Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)
Шрифт:
– Что у тебя там, в свертке? Еда? Одежда? Инструменты?
Мой собеседник пожал плечами и засмеялся:
– Не обижайся, но слишком ты благоразумный!
И он нежно погладил сверток своими крепкими длинными пальцами.
– Нет. Сандури [7] .
– Сандури?! Ты умеешь играть на сандури?!
– Когда нужда заставляет, хожу по кофейням и играю на сандури. И еще пою разные старинные клефтские и македонские песни [8] . А затем протягиваю вместо дискоса [9] вот эту шапку и собираю монеты.
7
Сандури – греческий народный музыкальный щипковый инструмент.
8
Клефты (досл.
9
Дискос – церковное блюдо, используемое, в частности, для сбора пожертвований.
– Как тебя зовут?
– Алексис Зорбас. А еще обзывают Телеграфом, потому что я длинный и тощий, как монах, а голова лепешкой. Ну и пусть их! Зовут меня и Щелкуном, потому что было время, когда я торговал жареными семечками. Зовут и Напастью, потому что, стоит мне где появиться, все тут же идет вверх дном. Есть у меня и другие клички, но об этом как-нибудь в другой раз…
– А на сандури где выучился?
– Когда мне было двадцать лет, как-то на гулянке у нас в селе у подножья Олимпа услыхал я впервые сандури. Дух прямо-таки захватило. Три дня кусок в горло не шел. Отец – прости, Господи, душу его! – спрашивает: «Что это с тобой?» – «Хочу выучиться на сандури!» – «И не стыдно?! Разве ты цыган, чтобы музыку играть?» А я: «Хочу выучиться на сандури!..» В кубышке у меня было несколько грошей [10] , чтобы свадьбу справить, как придет время. Был я тогда еще молодым да зеленым, кровь бурлила – нашла на сосунка женьба! Отдал я все свои сбережения и купил сандури. Вот это самое, что перед тобою. Ушел я с ним из дому, отправился в Салоники, отыскал турка Редзеп-эфенди – старого мастера игры на сандури – и бросился ему в ноги. «Чего тебе, греченок?» – спрашивает он. «Хочу выучиться на сандури!» – «Ну а в ногах зачем валяешься?» – «Затем, что платить мне нечем». – «А душа у тебя к сандури лежит?» – «Лежит». – «Тогда вот что, парень: платы я с тебя не возьму!» Остался я у него на год и выучился. Господь да упокоит прах его, потому как он, должно быть, уже помер. А если Бог пускает в рай и собак, пусть возьмет туда и Редзеп-эфенди. Как выучился я на сандури, так совсем другим человеком стал. Если одолевает тоска или нужда заедает, играю на сандури – и на душе становится легче. Когда я играю, бывает, мне что-то говорят, но я ничего не слышу, а если и слышу, все равно отвечать не в силах. Хочу, но не могу.
10
Грош – зд.: турецкая монета (медная, затем серебряная), стоимость которой составляла 0,01 золотой лиры.
– Почему же, Зорбас?
– Эх… Страсть, и все тут!..
Дверь открылась, и шум моря снова ворвался в кофейню. От холода руки и ноги охватила дрожь. Забившись поглубже в свой угол и закутавшись в пальто, я ощущал несказанное блаженство. «И зачем ехать куда-то? Здесь так хорошо. O, если бы это мгновение длилось долгие годы!»
Я глянул на сидевшего напротив необычайного пришельца. Его глаз смотрел на меня: маленький, круглый и очень черный, с красными прожилками в белке. Я чувствовал, как он ненасытно ощупывает меня, пронзает насквозь.
– Ну а потом? – спросил я.
Зорбас снова пожал костлявыми плечами:
– Слушать еще не надоело? Может, сигаретой угостишь?
Я дал ему сигарету. Зорбас достал из жилета кремень и фитиль, высек огонь, и глаза его блаженно сощурились.
– Жена у тебя была?
– Разве я не человек, что ли? А «человек» значит «с изъяном». И я попался в ту же ловушку, куда попадались те, кто был до меня. Женился. Нашел беду на свою голову. Занялся хозяйством, дом построил, детишками обзавелся. Одно мучение. Но спасибо сандури.
– Дома играл, чтобы разогнать тоску?
– Эх, приятель, сразу видать, что ты не играешь ни на каком инструменте. Разве можно такую чушь нести? Дома – одни хлопоты: жена, дети. «Где взять поесть?» «Во что одеться?» «Что с нами завтра будет?» Ад кромешный! А для сандури нужен душевный настрой! Если жена скажет чего лишнего, разве душа может стремиться к сандури? Если голодные дети хнычут, разве об игре будешь думать? Сандури требует, чтобы все мысли были обращены только к нему. Понятно?
Я понял, что этот Зорбас и есть тот человек, которого я так долго искал и не мог найти. Животрепетное сердце, пламенные уста, широкая первозданная душа, еще не успевшая оторваться от матери-земли.
Такие понятия, как «искусство», «любовь к красоте», «чистота», «страсть», этот работяга умел выражать самыми простыми человеческими словами.
Я смотрел на руки, умевшие обращаться с киркой и сандури, – все в мозолях и порезах, обезображенные и порывистые. Нежно и бережно, словно раздевая женщину, они развязали узел и извлекли оттуда старое, отполированное временем сандури с множеством струн, с бронзовыми и перламутровыми украшениями и красной шелковой кистью на конце грифа. Грубые пальцы ласкали инструмент всюду, медленно и страстно, словно женщину. А затем опять укутали, как укутывают, защищая от холода, тело возлюбленной.
– Вот оно! – любовно прошептал Зорбас, снова бережно опуская сандури на стул.
Моряки между тем уже чокались стаканами и громко смеялись. Кто-то ласково потрепал капитана Лемониса по плечу:
– Ну и трухнул ты, должно быть?! Признавайся, капитан Лемонис! Одному Богу известно, сколько свечек обещал ты поставить святому Николаю!
Капитан нахмурил колючие брови:
– Клянусь морем, ребята: как увидел я перед собою Смерть, то ни о Богородице, ни о святом Николае и не подумал! Повернулся лицом к Саламину, вспомнил жену и крикнул: «Эх, Катерина, лежать бы сейчас с тобой в постели!»
Моряки снова разразились хохотом. Засмеялся и капитан Лемонис:
– Вот какая скотина – человек! Над ним уже архангел с мечом стоит, а он все о том же! Чтоб тебе пусто было, бесстыжий! – Он хлопнул в ладоши: – Эй, хозяин! Угости ребят!
Наставив свои огромные уши, Зорбас слушал. Он глянул сперва на моряков, потом на меня и спросил:
– О чем это «о том же»? Что это он такое говорит?
Затем, вдруг поняв, Зорбас встрепенулся и крикнул в восторге:
– Молодец! Этим морякам тайны ведомы: не зря они днем и ночью борются со смертью. – Он поднял свою огромную ручищу и сказал: – Впрочем, нас это не касается. Вернемся лучше к нашему разговору. Так что мне делать – остаться или уйти? Решай!
– Согласен, Зорбас! Согласен! – сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не схватить его за руку. – Поедешь со мной. У меня на Крите лигнитная шахта: поставлю тебя старшим мастером. А по вечерам будем отдыхать вдвоем на песке: ни жены, ни детей, ни собаки у меня нет. Будем вместе есть и пить. А потом ты будешь играть на сандури.
– Это уже под настроение – слышишь? Под настроение. Работать на тебя буду сколько хочешь, рабом твоим буду! Но сандури – это совсем другое дело. Оно – зверь, который без свободы не может. Будет настроение – буду играть, даже петь буду. И танцевать зеибекикос, хасапикос, пендозалис [11] , но только (условимся раз и навсегда!), только под настроение. Станешь заставлять – тут же меня потеряешь: уговор дороже денег! В этих делах (запомни!) я – человек!
11
Зеибекикос – греческий народный танец, название которого связывают с зеибеками – отуреченным автохтонным населением античной Вифинии (северо-запад Малой Азии). Название танца передает его подчеркнуто воинственный характер. Хасапикос (досл. «мясницкий») – старинный и очень популярный греческий танец, по всей вероятности византийского происхождения (макелларикос). Интересное описание этого танца дает Шенье (мать знаменитого поэта А. Шенье), которая относит его ко временам Александра Македонского. Пендозалис (досл. «пять шагов») – типичный критский танец, распространенный поначалу в области Рефимно, а также в некоторых районах области Ханьи (с вариациями). В области Гераклейона и других районах Крита имел распространение вариант пендозалиса – приньянос.
– Человек? Что ты хочешь сказать этим?
– Ну, свободный.
– Хозяин! Еще один ром! – крикнул я.
– Два рома! – встрепенулся Зорбас. – Ты тоже выпьешь: нужно чокнуться! Шалфей с ромом дружбы не водят – так что ты тоже выпьешь рому! Чтобы дружба получилась.
Мы чокнулись. Уже совсем рассвело. Пароход дал гудок. Пришел лодочник, отвозивший на пароход мои чемоданы, и кивнул мне. Я поднялся, положил руку на плечо Зорбасу.
– Пошли. С Богом!
– И с дьяволом! – тихо добавил Зорбас.