Я хочу, чтобы меня казнили
Шрифт:
– Давайте, – быстро согласился заключенный: – Не рассуждайте. А я, все же, повторю, что Алиса задумалась. И вам было бы очень неплохо эту мысль развивать, чтобы понять, как и куда мог деться Оливер. К примеру, есть ли слепые зоны у камер наблюдения в тюрьме? Или существуют ли другие выходы из наших блоков помимо известных вам? Хорошие вопросы. Нужные. Я бы даже сказал, важные.
– Вам известны ответы.
– Конечно, Антон Денисович. Стены иногда рассказывают очень полезные вещи, без которых жизнь была бы скучна и пресна.
– Где Оливер? – шумно выдохнув, спросил,
– А где Алиса? – передразнил Юрий.
– Алиса в голове Калинина.
– Так вы будете долго доходить до сути. И в итоге будете огорчены простой истиной – все элементарно. Намного проще, чем вы думаете.
В голове вертелись десятки вопросов, на которые не получил бы ни одного ответа. Не важно, откуда Юрий знал информацию, суть в том, что он ее имел, а мы – нет. Он не ощущал себя скованным, даже не выглядел, как другие заключенные, у которых есть хоть капля понимания своего положения. На языке вертелось сравнение, которое никак не могло сформироваться в мысль.
– Юрий, зачем вы это делаете?
– Что именно? – это было маленькой победой. Он явно ожидал продолжение разговора про Алису, но никак не посторонний вопрос, в котором не было конкретики. К чести Юрия, он быстро подавил изумление.
– Зачем вы в тюрьме?
– О, Антон Денисович, вы умеете удивлять. Правда. Без иронии и сарказма. Вы начали задавать правильные вопросы, на которые не будет ответов. Но если продолжите мыслить в этом направлении, жить станет намного проще.
– Думаете, Юрий? Кстати, почему Юрий? Это же не ваше имя.
– Любимый певец детства, Антон Денисович, – развел руками заключенный. Кажется, этот вопрос он тоже посчитал правильным.
Вопросов больше не оставалось, пришлось попрощаться и уйти. Пока шел до кабинета Геннадия Илларионовича, думал о подсказках Юрия. Я не эксперт в системах безопасности, но заключенный видел то, что очевидно, значит, и у меня получится. Камеры есть как в коридорах, так и в аквариумах, тогда о каких слепых зонах говорил Юрий? Я остановился и осмотрелся. В целях моей безопасности все заключенные сейчас находились в непрозрачных аквариумах, но я знал наверняка, что обзор камеры внутри не оставляет слепых зон. Тогда о чем речь, если коридоры просматриваются, как говорится, навылет?
Уже на выходе из блока меня осенило – между камерами заключенных не просматривается пространство. Какой смысл, если туда никто и никогда не заходит, кроме уборщиков? Чуть не подпрыгнул от своей гениальности, но резко осадил себя мыслью о том, что мысль пришла только с подсказки заключенного. Вот на второй вопрос Юрия был абсолютно четкий ответ: других выходов из подземных блоков тюрьмы не существует.
– Мы все слышали, – сказал Геннадий Илларионович, когда я вернулся в кабинет: – Жаль, что ничего не получилось выудить. Как думаешь, пару поглаживаний печени его разговорят?
– Как это ничего не получилось? – момент торжества я оттягивал и наслаждался этим: – Все получилось. Я знаю, где Оливер.
– В смысле? – Ковалев нахмурился. Да, с театральными паузами надо завязывать, а то у ребят из ФСБ большие проблемы с юмором.
– Калинин до сих пор находится в “Белой Ночи”.
– Мы все обыскали. Дважды.
– Сколько охранников заходили за камеры заключенных? – сдержать улыбку стоило титанических трудов.
– За? – переспросил Геннадий Илларионович и моментально все понял. Он тут же поднял телефонную трубку, нажал кнопку “2” и гаркнул: – Семенов, поднимай всех. Осмотр. Да, третий, а скажу пятидесятый – пойдешь и пятидесятый. Только на этот раз обходить каждый аквариум вокруг, понял? В смысле, “обходили”? Сейчас по камерам посмотрю, если увижу, что врешь, по статье пойдешь за халатность. Вот и я о чем. Быстро.
Положив трубку, Геннадий Илларионович поскреб подбородок.
– Думаешь, все так просто? Семенов говорит, что осматривали все и я не вижу причин ему не верить. Все равно бред какой-то. Ну сбежал ты – так сделай все возможное, чтобы на поверхность выбраться и свалить. Не подкоп же этот мудак роет?
– Когда я шел по первому блоку, даже мысли не появилось заглянуть за аквариумы. Они всегда задней стенкой непрозрачно подсвечены. Вопрос профессиональной…
Замолчал. До меня стало доходить, что происходит не только со мной, но и со всеми в “Белой Ночи”.
– Деградации? – продолжил Геннадий Илларионович. Видимо, его тоже осенило.
– Именно.
Ожидание проверки тянулось слишком мучительно. Я не знал, что сказать еще, Геннадий Илларионович нервно всматривался в телефонную трубку, как будто от этого зависел результат поиска. Ковалев сидел с каменным лицом и словно не дышал. Через пять минут зазвонил телефон.
– Ну. Сукин сын. На второй блок его. В смысле? Как это? Ты мне голову не морочь, я же сейчас камеры включу! Семенов, ты у меня дошутишься! Включаю.
Геннадий Илларионович раздраженно переключил картинку на мониторе. Кажется, больше всех удивился именно начальник тюрьмы, потому что на экране охрана вела Калинина в согнутом положении и руками за спиной по третьему, самому нижнему блоку.
– Невозможно.
– Геннадий, может, Калинина прямо сюда? – Ковалев тоже не мог поверить своим глазам, но держался стойко, никак не демонстрируя растерянность.
Я ни разу не был на третьем блоке, поэтому увидеть камеры, которые абсолютно никак не должны быть одобрены ни одним регулирующим органом, стало культурным шоком. Простейшим сравнением было назвать эти аквариумы вертикальными гробами. Не знаю, согласился бы я работать здесь, покажи этот блок Геннадий Илларионович тогда, на первом собеседовании. Камеры медленных пыток – лучше бы третий блок назвали именно так.
– Семенов, Калинина в камеру двадцать шесть на втором блоке. Мы выдвигаемся.
Геннадий Илларионович положил трубку и выключил монитор.
– Еще я не тащил этого мудака к себе в кабинет. Сбежать из камеры, чтобы спуститься в карцер? Он совсем поехавший. Или думал, что там выход? В ад ему там выход, чуток поглубже, мать его.
– Я вам еще буду нужен, Геннадий Илларионович? – уже зная ответ, спросил я. Впрочем, ответом послужил красноречивый взгляд, в котором читалось сожаление о том, что глазами нельзя убить.