Я хочу домой
Шрифт:
В доме все еще пахнет зеленью. Вчера ночью Пярзад и Сона нарезали мяту, лук-порей, щавель, петрушку, укроп и горную кинзу для довги [25] . В нашей семье в Рамадан довгу подают на вечернее разговение.
Пока прабабушка молится, сажусь на ковер, прислонившись к дверному косяку. Дождь стих. Cлышу шепот молитвы, мне хорошо и спокойно. Засыпаю.
* * *
– Я тоже должен молиться, нене?
– Каждый волен сам выбирать, Игид. Главное, люби – это самая важная молитва.
25
Довга – азербайджанский
– Ею мы платим за счастье?
– Совсем нет. Молитва – это беседа. Разговариваешь со своей душой, благодаришь. За то, что слышишь и видишь, можешь бегать, играть, обнимать, грустить и кушать фисташковое мороженое.
– А если я не буду благодарить, Он обидится?
– Он будет любить тебя так же сильно.
– Нене, я с Ним встречусь, когда умру?
– Ты с Ним встречаешься каждое мгновение. Посмотри на листик инжирного дерева. Видишь, как красиво трепещет на ветру? Это и есть Он. Это ваша встреча.
* * *
Пярзад перекладывает проросшую пшеницу в деревянную миску с высокими бортами. «Игид, беги за Мярдом». Спускаюсь в погреб и, пыхтя, выношу тяжелый речной камень. Он холодный, пахнет кучерявым течением Куры и служит второму поколению нашей семьи.
Пярзад-нене называет его Мярдом, что переводится как «отважный». Им прабабушка будет выдавливать сок из едва проросших зеленоватых ростков пшеницы и варить семени-халву – сласть из специй и грецких орехов.
Пярзад-нене кладет в марлю пшеничную кашицу, выцеживает из нее сок. Темно-зеленый, сладковатый, напоминающий крахмальный раствор. У прабабушки маленькие, пухлые, но крепкие руки. Удивляюсь, откуда в них силы, чтобы измельчить, выжать столько пшеницы.
«Творец наполняет нас силами даже тогда, когда кажется, что их больше нет. Да и женщина – уникальное создание. В ней может биться два сердца».
В сок пшеницы всыпает муку грубого помола, замешивает тесто и обжаривает его в медном тазу, где накалилось топленое масло. Интенсивно мешает – чтобы тесто не прилипло, впитало все масло.
Пярзад-нене не нравится, что дочь называет правнуков Финиками. «Что за инфантилизм, Сона? Не приведи Всевышний, чтобы мои мальчики были такими же мягкотелыми и слащавыми, как финики. В них нужно воспитывать храбрость. Поэтому называю их игидами! [26] » Мужчины, играющие в нарды в гостиной, прерывали женский галдеж просьбой заварить чай с чабрецом.
Когда халва начинает темнеть в масле, поливаем ее дошабом, посыпаем специями. Черный перец, тмин, кардамон, семена фенхеля, мускатный орех, гвоздика, корица. Семени-халва уже напоминает густой джем – пора снимать с огня. Она остынет, и из ароматной массы мы руками, смазанными топленым маслом, сформируем шарики и напичкаем их дроблеными грецкими орехами.
26
Игид – храбрый (азерб.).
Обычно в приготовлении халвы нам помогала Сурая, младшая сестра Пярзад-нене. Тростинка с вечно мокрыми глазами. На третьем году замужества война забрала ее мужа. Десять лет она оплакивала горе, искала повод, чтобы заговорить о покойном. Пярзад-нене жалела ее, называя пленницей прошлого.
«У каждого своя история, по-своему болезненная. Это жизнь и ее уроки – все через них проходят. Прошлое прошло. Есть ты сегодняшняя и то, во что веришь. Будешь верить, что несбывшееся осуществится, – так и будет, пусть и не сразу. Будешь верить в обратное – получишь его… Не переставай благодарить и просить верного направления, покоя, дома».
* * *
Я называл Сураю привидением, обходил стороной. Не мог поверить в то, что она живая, после того как увидел ее тело,
Я спустился в погреб вовремя. Домашние, прибежав на крик, вынули Сураю из петли, откачали, отвезли к врачу. Открыв глаза и увидев родственников вместо духа любимого Вагифа, тетушка горько расплакалась. Молила вернуть обратно.
«Всевышний не принял тебя, сестра, в нужный час отправил нашего мальчика в погреб». На Востоке обращаться к психиатру считалось постыдным, поэтому Сураю забрали домой. Пярзад-нене положила ее в своей комнате и сорок дней читала ей суры Корана. Мама возмущалась, настаивала на врачебной помощи.
«Лекарства не помогут человеку, потерявшему свет в душе. Химия загонит ее еще глубже в чулан. Сурае нужно вернуть веру. Я буду читать ей священную книгу, говорить с ней. Оставьте нас в покое».
К комнате, где лежала Сурая, я не подходил. Мне казалось, что привидение тетушки, облачившись в ее тело, водит домочадцев за нос и скоро со мной расквитается. Я стал плохо спать, по ночам просыпался в поту. Пятничным утром мы отправились с Пярзад-нене в Маштаги на чылдаг [27] – изгоняла испуг знахарка-чылдагчы, которая, несмотря на щедрые размеры, резво бегала вокруг меня, выкрикивая слова на фарси и прижигая мои запястья, колени дымящейся трубочкой, начиненной полынью.
27
Чылдыг – легкое прижигание активных точек на теле для снятия испуга.
От знахарки возвращаемся на кряхтящем алабаше [28] . Пярзад-нене перебирает четки, кончики ее келагаи [29] трепещутся от ветерка из приоткрытого окна. Проезжаем мимо железнодорожной станции Хиля. Запах маслянистых шпал врывается в салон алабаша.
«Игид, тетя Сурая переживает нелегкие дни. Мы ее семья и должны помочь нашей девочке. Ей, как никогда, нужны дуа… [30] Пусть наши глаза видят в людях хорошее, сердца прощают худшее, а души не теряют веры».
28
Алабаш – так на Абшероне называли «ПАЗ-672», автобус малого класса, производившийся Павловским автобусным заводом.
29
Келагаи – азербайджанский шелковый платок.
30
Дуа – молитва (араб.).
Спустя два месяца Сурая вышла из комнаты. Ранним утром разгара осени. Мы проснулись на запах омлета с помидорами. Накрытый белой скатертью стол гостиной заставлен вкусностями: смесь меда и сливок, белые сыры с виноградом, икра из печеных овощей, треугольники пышного кюкю [31] , инжирное варенье, кутабы с зеленью, чай из дровяного самовара.
Сурая в длинном белом платье, перевязав голову желтым платком, порхает по кухне, напевая «Сары гелин» [32] .
31
Кюкю – запеканка из яиц и зелени.
32
«Златовласая невеста» – народная азербайджанская песня (азерб.).