Я хочу домой
Шрифт:
– Долго идти придется?
– Всегда. Будут меняться направление, темп, люди и стремления, но путь продолжится. Случатся такие месяцы и годы, когда покажется, что застыла на месте, цель потеряна, сил нет – в такие мгновения, Фейга, движешься вперед.
– Все идут, да?
– Абсолютно. Просто не все осознают, куда и зачем.
– Толку-то от этого осознавания? Шаги тяжелеют, легкость теряешь.
– Наоборот. Когда ты присутствуешь в каждом своем шаге и не суетишься, не мечешься по сторонам, дорога тебе раскрывается. Человек живет в пути, у него до последнего вздоха рюкзак за спиной. С воспоминаниями, сожалениями, стремлениями.
– А
– Конечно. Например, сварить кофе.
– Тогда мне пора?
– В добрый путь, Фейга.
Я вижу его на берегу Синего моря. Стоит ко мне спиной у кромки волн – они приветствуют его, приближаются к светло-коричневым туфлям, но в последний момент покорно отходят, чтобы не забрызгать. Теплый ветер, пронизанный ароматом цветущей айвы, взъерошивает его волосы. Помню их до каждой волосинки – он засыпал, и я долго перебирала каштановые волны, целовала прикосновениями.
На нем рубашка морского цвета, с деревянными пуговицами – его любимая, потому что в ней море, а море «всегда друг».
Я вижу его отчетливо, до деталей, хотя между нами немалое расстояние, которое не могу преодолеть – ноги тяжелыми оковами зарыты в раскаленный песок. Мне надо к нему – в его объятиях спасение. Кричу, зову: ну обернись же и дождись, не уходи без меня! Не слышит. Шум моря поглощает голос. «Море, ты же друг, помоги! Мы должны быть с ним вместе». В ответ – шум ветра.
Я не сдаюсь, пытаюсь вытащить ноги из песка, выкопать руками. Пальцы покрываются розовыми ожогами. Падаю от бессилия. Лежу на песке, не свожу с него глаз. Он собирает ракушки в карманы, улыбается. Волны, нагоняемые ветром, обрушиваются на берег, обходя стороной то место, где стоит он. Море его бережет.
Вдруг его силуэт покрывается туманом, блекнет. Но я уже не переживаю, наблюдаю спокойно, некая сила говорит мне: «Не волнуйся, вы будете вместе». Закрываю глаза, положив голову на горячий песок. Возвращаюсь в один из дней, когда лежу рядом с ним, ворошу его мягкие волосы, пахнущие айвовым шампунем. Сынок, малыш мой, я по тебе скучала!
…Стук в дверь. Громкий, настойчивый. Вскакиваю. На часах 4:25 утра. Накидываю халат и платок, выбегаю из комнаты. Тетушка Хандан тоже проснулась. Смотрю в глазок. Водитель семьи Яхмур. Открываю. У него на руках укутанная одеялом малышка. «Дома случилась беда. Хозяйка сказала, чтобы Яхмур побыла у вас». Беру девочку, на ее щеках следы слез, видимо, испугалась, расплакалась. Заношу в дом, укладываю в свою кровать. Ложусь рядом. Осторожно перебираю ее волнистые каштановые волосы, пахнущие цветущей айвой.
Здравствуй, дорогой Э.!
Из такой безграничной субстанции, как время, мы выкроили для себя двадцать дней. Не так и много. Держим путь к Синему морю, туда, где я училась слышать мир. Со мной Яхмур. Хочу поделиться с ней красотой тех мест. Перед встречей с Синим морем заедем в другие города. Уверена, они откроют в нас новое.
Сегодняшняя ночь проходит в поезде. Малышка заснула, как и остальные пассажиры. Я включила тусклую лампочку над полкой, временами посматриваю на бегущую за окном вагона ночь и пишу тебе. Хотя перекладывать чувства в слова – лишнее. Отнимает у картинки и ощущений важное. Но желание говорить с тобой сильнее. Говорить о том, что вокруг нас, – это и есть мы.
Э., скажи, ты когда-нибудь видел, как цветет кизиловое дерево? Зонтиками золотисто-желтых соцветий, пахнущих тревожным морем. В саду Чимназ росло пять кизиловых деревьев, посаженных плотным кругом. Она говорила, что, если провести три утра под цветущими кизилами, страхи человека проходят. Помню, я уговорила Эда оставить меня на три дня у Чимназ, чтобы произошло чудо.
Чего я боялась? Потерять маму и Эда, больше не увидеть Синего моря, рано умереть, не встретить любовь. Три утра пролетели быстро, благо, апрель выдался теплым, без дождей. Я чувствовала необычайную легкость, страхи улетучивались. Сила веры.
Сегодня вспомнила эти ощущения и невольно, с тем же подростковым упрямством, поверила в то, что поезд приближает меня к совершенному новому, счастливому, и опасения, что боль из прошлого повторится, показались такими… лишними.
Вера делает человека счастливым настолько, насколько он хочет им быть. Жаль, что со взрослостью наша способность верить уменьшается. Мы сами себя ограничиваем, оправдываясь опытом, циничностью, потерями. Ты согласен, Э., что мы многое можем напридумывать, чаще не очень хорошее, и поверить в это? Нет ничего безжалостнее тюрьмы в голове человека.
Мы постоянно от чего-то уходим или стремимся уйти, разрисовываем надеждами то место, в котором окажемся. На самом деле нам некуда спешить и некуда возвращаться, кроме дома внутри нас. Поэтому глупо пытаться быть совершенными или совершенствовать то, что вокруг. Лучше навести порядок в себе – тогда и начинаешь жить, а не существовать между «в то время» и «сейчас».
Дорогой Э., не сочти мои слова за нравоучения. В этих письмах я наблюдатель, слушатель и немного рассказчик. Добрых тебе дней.
Здравствуй, дорогой Э.!
На рассвете наш поезд прибыл на туманную станцию города Хаг. Я разбудила Яхмур, накормила зеленым яблоком и овсяным печеньем, надела на нее желтый жакет, и мы вышли из вагона в белую густоту воздуха, пропитанного ароматом оживающих липовых деревьев. Они тут повсюду, Э., представляешь, какая красота!
Где-то вдали тускло мерцали огни деревушки. Направились к ним. «Фейга, мы идем на свет!» По дороге зашли в храм. Как сказала Яхмур, поблагодарить наших дорожных ангелов. В церкви тишина, горят свечи. Вспомнилось детство, как с бабушкой Офой ходили в храм. Она не подходила к иконам, не зажигала свечей, садилась на скамейку в углу, что-то шептала. В покое священного места я быстро засыпала, облокотившись на бабушкину руку.