Я хочу вас, босс
Шрифт:
— Хм, — удивился Арсений. — Что-то случилось? Я тебя не понимаю.
— Мы знакомы неделю, вторая пошла, и уже побежали подавать заявление, — ответила я. — Нужно притормозить.
— Но я люблю тебя, — сказал северный воин. — Я понял, почему до сих пор один, потому что раньше никого не любил. Это правда. А тебя я люблю, Надя. Очень сильно. Ты сомневаешься?
— Нет, — в отчаянии произнесла я, потому что не могла сказать ему, что сомневаюсь в себе, что приняла влечение к нему за что-то глубокое и серьезное, что мне не нравится наше материальное неравенство,
— С родителями готов познакомиться в выходные, — предложил он. — Уверен, что смогу их очаровать, и они доверят мне свое сокровище. Тебя.
— Хорошо, — я поняла, что каток событий укатывает меня в асфальт, и я теперь произношу “хорошо”, даже когда все плохо, а в душе полный бардак.
Сев за пк, взяла себя в руки и погрузилась в работу. Надо работать и ни о чем не думать. Чем больше я думала, тем тяжелее становилось, в голове все запутывалось в адский клубок.
К концу дня Арсений и Чистяков, не сговариваясь, оказались в приемной в один и тот же миг. Какие они все-таки разные — и внешне, и по характеру. Это кардинальное различие являлось основной их мужской дружбы. Я теперь понимала, почему Кораблев доверяет черту. Подлец умрет от перевозбуждения, но никогда не переступит принципы. Нет, не моральные, на мораль ему наплевать, а то, что он считал принципами дружбы. Дружба с Кораблевым — это важно. А все остальное — “собачья муть от женщин”. Или как он там сказал….
— Моя ракета бороздит просторы вселенной быстрее твоей, — улыбнулся Чистяков. — Предлагаю оседлать ее и забуриться к матушке на ужин. Откупорить ей глаза, что тут и кто тут. А делать это будет Кораблик, потому что сам заварил кашу, сам и лопай.
— Я ей все объясню, — не стал уклоняться Арсений. — Она меня любит и все простит.
— Держи карман шире, даст чем-то тяжелым по башке, будешь знать, — пугал его Паша, ухмыляясь. — Мамуля спит и видит, как Надя натянет на меня семейный хомут, и мы настругаем для нее 5 кроликов.
— А почему пять? — невольно рассмеялась я, представив, как ушастые бегают вокруг Чистякова.
— Мама любит детей, — махнул он рукой. — Ей внуков подавай.
Кораблев кивнул и тоже стал смеяться, а мне вот было боязно. Как эти идиоты будут выкручиваться, непонятно.
Всю дорогу черт гнал и сыпал шутками, Арсений не отставал. От смеха у меня заболели щеки. Когда подъехали, заметили, что у ворот почему-то толпятся люди, встревоженно переговариваясь.
Паша, бросив машину, помчался выяснять, что случилось.
— Полину Сергеевну только что увезла скорая, — услышала я женщину, которая, кажется, работала у них в доме экономкой.
— Куда!? Почему мне не позвонили?! — закричал Чистяков. — В какую больницу?!
— Ваша мама потеряла сознание внезапно, не успели, — оправдывалась она, диктуя адрес.
8.3
Пока мы ехали до больницы, всю дорогу молилась, чтобы машина ни во что не врезалась. Притормозив во внутреннем дворике, Чистяков ринулся внутрь, забыв захлопнуть дверцу. Арсений пересел за руль и стал искать парковочное место. На душе было муторно и неспокойно.
Мы нашли его в холле реанимационного отделения разговаривающим с врачом.
— Я к маме, — коротко сообщил Паша, лицо его было бледным и напряженным. — Дело дрянь.
— Каков прогноз? — Арсений пытался держаться и подбадривать друга, но у него это плохо получалось. Оба сильно волновались.
— Сказал шансов нет, не транспортабельна, и протянет пару — тройку дней, — последние слова черт произнес дрожащим голосом и сбился, отвернувшись. — Ничего не понимаю, мама ни на что не жаловалась.
Когда мы остались одни, Кораблев обнял меня и тяжело вздохнул.
— У Паши черная полоса началась, землю под автосалон почти потеряли, строительство по срокам точно сорвем и тут еще это. Ты знаешь, я люблю его как брата, и Полина Сергеевна…, - он сглотнул слюну. — Как родная.
— Все будет хорошо, — я поняла, что моргаю, прогоняя слезы из уголков глаз, и в целом не знаю, что сказать.
Чистяков неожиданно быстро вернулся, схватил меня за руку и потянул за собой:
— Мама пришла в себя, зовет нас, — прохрипел он и, не обращая внимания на Арсения, почти побежал со мной в палату интенсивной терапии.
Я не любила больницы, может быть, потому что часто видела на койке отца. Полина Сергеевна на белых простынях выглядела маленьким ангелом, запутавшимся в проводах и трубочках. Даже здесь ее лучистое круглое лицо сияло добром и счастьем. Эта женщина внушала огромное уважение. С трудом открыв глаза, она подняла руку, слабо пошевелив пальцами и подзывая нас.
— Я хочу, чтобы вы расписались, — прошептала иссохшими губами. — Это мое последнее желание, сынок. Хотя бы умру спокойно, — по тонким морщинам на лице заскользили слезы.
— Не говори ерунду! — оборвал ее Паша. — Ты выздоровеешь и все тут. Куда собралась? Рано пока, — он попытался улыбнуться и сжал ее маленькую руку.
— Надя, ты сделаешь то, что я прошу? — перевела она на меня затуманенный взгляд.
Пол ушел у меня из-под ног. Растерянно взглянула на “жениха”, понимая, что наша правда о настоящем положении дел умирающей маме уже не нужна.
— Сделает, — отмахнулся он, спасая от объяснения. — Ты главное, держись, пожалуйста, ладно?
— Козел ты маленький, — выдохнула она с трудом. — Внуков я так и не увижу.
— Увидите, — откуда у меня взялась решимость, не знаю. — Я жду ребенка, и вы просто не имеете права валяться тут и пугать нас. Бороться надо. А кто мне будет помогать с сыном? — развела я руками, даже пол упомянув, хотя сама не знала, кого ношу под сердцем.
Паша с шокированным видом развернулся ко мне, а его мама вдруг заулыбалась так счастливо, как будто ей пообещали выздоровление.
— Значит, умру спокойно, — и закрыла глаза.
— Мама! — воскликнул он, подбегая и падая на ее грудь.