Я и мой кот
Шрифт:
Девушка обогнула домик, и сердце радостно забилось, Уитт ещё не ушел, он стоял в густой, высокой не скошенной траве и точил косу. Парень скинул рубаху, чтобы она не мешала работать, и сейчас был одет только в темные, добротные штаны, да обут в мягкие сапоги. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, бронзовая от загара кожа, под которой перекатывались литые мускулы, белозубая, мальчишеская улыбка и синие как васильки глаза. Паренек был взросл и рассудителен не по годам. Тяжкий труд с младых ногтей, да пытливый ум… Мальчик быстро повзрослел, но всё ещё не возмужал. Правда он обещал стать сметливым и сильным мужчиной. Ясная улыбка осветила его лицо, когда он заметил девушку, идущую ему
— Госпожа, здравы будьте, — но кланяться не стал.
Зачем земные поклоны подруге детских лет? Алинэя улыбнулась в ответ, смутившись от того, что застала друга полураздетым. Заметив, что девушка отвела взгляд и покраснела, парень тоже смутился, вспомнил в каком виде стоит, метнулся к плетню и растерянно зашарил рукой по нему в поисках рубахи:
— Я сейчас, госпожа, сейчас.
Наконец он натянул на себя, путаясь в рукавах, вожделенный предмет одежды и Алинэя смогла оторвать взгляд от земли и улыбнулась парню. От щёк постепенно отливала кровь, и к девушке возвращался привычный цвет лица.
— Лина, как хорошо, что ты заглянула, — женский теплый голос разбил неловкость ситуации и молодые люди вздохнули более свободно. — У меня как раз есть к тебе разговор. Пойдем в дом. Уитт, как закончишь косить, тоже приходи, тебя будет ждать чудный отвар.
Девушка послушно пошла следом за Оитлорой. Сухощавая, немолодая уже женщина, ступала легко и бесшумно. Туника с длинным рукавом выцвела и только причудливая вышивка по подолу, тоже подрастерявшая первоначальные краски, выглядела на её фоне нарядной. Серая, из плотной ткани сумка, перекинутая через плечо так, что крепкая лямка пересекала грудь, говорила о том, что Ведающая пришла от больного. Лёгкие, удобные сапожки — запылившиеся, а потому какого они цвета никак не разберёшь — завершали такой привычный образ знахарки.
Оитлора пропустила Алинэю первой в дом, потом зашла сама, скинула сапожки и сняла сумку, устало потянулась, помассировала пальцами виски и, вздохнув, проследовала вслед за ученицей на ту половину комнаты, которая заменяла Ведающей кухню. Привычно взялась за черпак, плеснула воды в котелок, под которым уже занимался веселый огонь — Алинэя постаралась — зачерпнула ещё немного из кадки, стоящей в углу и склонилась над деревянной бадьей. Ученица забрала черпак у знахарки и принялась поливать руки наставницы, давай той возможность смыть грязь и пыль, не только с ладоней, но и с усталого лица.
Длинные, проворные пальцы сами знали, что да как, знахарка думала тяжелую думу, машинально отправляя в котелок нужные травы. За то время, пока она готовила ингриенты для отвара, Алинэя успела спуститься в погреб и принести немного корнеплодов и крупы. Можно было приступать к приготовлению еды. Но Оиталора не прикоснулась к продуктам, а устало опустилась на скамью, стоящую у тяжёлого, сбитого из крепких досок, стола.
— Лина, — начала она со вздоха сложный разговор. — Я ухожу, — глянула мудрыми серыми глазами на девушку, прочла молчаливый вопрос во взоре и снова вздохнула. — Так надо, Лина. Я ухожу совсем. Придет время, ты поймешь, что Ведающие не могут долго находиться на одном месте. Не дано нам этого. Не умеем мы пускать корни. Возможно, я вернусь сюда, но что-то мне говорит, что в других краях я нужнее, а значит, не скоро вернусь, если вернусь, конечно. Не смотри, дитя, так печально и не плачь, — женщина нежно провела пальцем по щеке девушки, смахивая слезинку. — Ты, как и любая Ведающая — одиночка. Как я, как другие, сама поймёшь, что нам нельзя позволять себе такую роскошь как привязанность. Но наши глупые сердца все равно прикипают, привыкают и потом нам тяжело уходить, но иначе нельзя, иначе ты потеряешь дар, иначе ты не сможешь лечить и чувствовать других. Ты же понимаешь меня, Лина? Хоть и изъясняюсь я путано, но ты же сердцем чувствуешь как оно должно быть? Придёт время, и ты сама уйдешь туда, где, как ты почувствуешь, ты нужна. Зову нельзя противиться, иначе он сожжёт тебя изнутри, а я и так задержалась в ваших краях и теперь душа зудит и болит. Мне нельзя больше здесь оставаться, милое дитя. Ты усвоила основную премудрость, а дальше и сама сможешь учиться.
Девушка судорожно вздохнула и спрятала мокрое от слез лицо в ладонях. Хлопнула дверь, пришел Уитт, разулся, прошел прямо к очагу, да положил рядом принесённые со двора дрова. С недоумением посмотрел на Алинэю, потом на знахарку, почувствовав неладное, спросил:
— Что случилось?
Алинэя подняла полные слез, несчастные глаза на парня, закусила губу и отвела взгляд. Постепенно она успокаивалась, мокрые дорожки на щеках высыхали, а в комнате висела тяжелая тишина. Уитт так и стоял у очага, хмурился, напряженно рассматривая девушку, потом решительно подошел к столу, за которым устроились госпожа и Ведающая:
— Зато у тебя остаюсь я, — решительно заявил, каким-то чудом догадавшись обо всем невысказанном, что витало в воздухе.
— Уитт, — нерешительно начала Оитлора, немного поколебалась, но потом продолжила. — Вы уже взрослые, не дети. Ваша дружба может принести беду. Если Лина будет приходить в этот дом, чтобы встретиться с тобой, это могут расценить неправильно. Ты должен понимать…
Женщина не договорила, ей никак не удавалось подобрать нужные слова, чтобы объяснить вчерашним детям и друзьям, почему им нельзя больше видеться. Встретилась с ясным, грустным взором девушки, которая первой поняла:
— Да, Лина, ты дочь господина, Уитт — сын мельника. Ты могла приходить ко мне учиться и играть в этом доме под моим приглядом с мальчиком Уиттом, который заглядывал ко мне, чтобы помочь. Но теперь, теперь… — она снова не смогла завершить начатую фразу. — Ты взрослая девушка, он тоже уже не дитя…
— Я найду способ сломать эту преграду, — парень снова чутко угадал то, что не захотела досказать знахарка. — Я могу перестать быть просто сыном мельника.
— Но даже тогда вы не сможете видеться. Госпожа может пройти мимо слуги, который косит траву, но незамужняя девушка высокого происхождения не может свободно разговаривать с неженатым мужчиной без пригляда своих родственников. А ты понимаешь, что вряд ли родители Лины одобрят эту дружбу. В других краях могло бы быть иначе, но не здесь и не сейчас.
— А ты тоже относишься ко мне как к слуге? — Уитт смотрел прямо в голубые глаза подруги, сжав кулаки.
Он был натянут как тугая струна, только тронь, тут же лопнет и так ударит, что мало не покажется. Синие глаза горели, светлая челка, которую давно бы стоило обрезать, мешалась, лезла в глаза, но парень не обращал на это внимание, крепко стиснул зубы и ждал ответа, как приговора.
Девушка отрицательно помотала головой, а после возмущенно посмотрела на Уитта, словно говоря, как ты мог подумать такое обо мне.
— Вот и хорошо. Тогда я знаю что делать.
— Что ты задумал, Уитт? — обеспокоенно спросила Ведающая, переводя взгляд с девушки на парня.
— Что решил, то выполню. Придет черёд, узнаете, — недобро зыркнул глазами на знахарку и, прежде обувшись, вышел за дверь, хорошенько ею хлопнув.
— Тебе нельзя видеться с ним, Лина, — знахарка побледнела, только сейчас уразумев что-то одно ей ведомое. — Вообще нельзя. Ни под каким видом. Ты должна понимать, что это опасно. Его убьют, а твоё имя вычеркнут из древа рода. Слуге и госпоже никогда не быть вместе.