«Я» и «МЫ». Взлеты и падения рыцаря искусства
Шрифт:
Какие отрывки, из каких фильмов, кого приглашать для беседы, какие снимать сюжеты для «Кинопанорамы» – все это отныне решалось с ведущим, и передача должна была стать не случайным набором «номеров», а осмысленным соединением материала, дающим возможность отразить мнение ведущего о происходящих в нашем и зарубежном кино процессах. Передаче следует быть «пристрастной», окрашенной его симпатиями и антипатиями – симпатиями к новым, талантливым, прогрессивным явлениям и отрицанием стереотипов, бездарности, серости, безмыслия на экране (а его еще ох как много!).
И вообще всё
Личность ведущего – это именно то, что зритель примет или не примет, от чего зависит, возникнет ли между ним и зрителями контакт.
А какой может быть человеческий контакт с автоматом, заучившим наизусть чужие гладкие киноведческие прописи или в лучшем случае написавшим эти азбучные прописи самолично от имени какого-то «мы»?
Во всякой передаче, на мой взгляд, обязательно должна быть и «сверхзадача» – нравственный «урок». И чем более незаметен, косвен этот урок, тем он сильнее подействует и тем лучше воспримется.
Никакая телевизионная передача, рассчитанная на аудиторию в 50 – 100 миллионов зрителей, по-моему, просто не имеет права быть пустышкой.
Не говорю, конечно, о чисто развлекательных передачах и о спорте: дай бог им здоровья, пусть живут и здравствуют без всяких дополнительных задач и подтекстов. Это их право. Впрочем… Впрочем, если уж говорить о телевидении, действующем в полную силу, то и в этих передачах могут быть заложены и проблемы нравственные, этические. Не проиграли, а выиграли бы от того даже и развлекательные передачи.
Помню свою первую «Кинопанораму». Где-то над головой микрофон на «журавле». Передо мной объектив камеры. Когда зажжется крохотная красная лампочка, камера будет включена, и в это мгновение я появлюсь на экранах телевизоров, перед зрителями.
«Кинопанорама» идет в 21.30, сразу же после программы «Время». В стороне монитор. Я вижу на его экране, как заканчивается сводка погоды, плывет надпись: «Вы смотрели программу „Время“, ее вели дикторы такие-то…»
Волнение? Нет, никакого волнения – ожидание чего-то в высшей степени интересного и важного.
Зажглась красная лампочка, и вдруг объектив камеры стал живым, я просто физически почувствовал, как этот стеклянный глазок соединил меня с теми, кто где-то там, в своих домах, смотрит на экран, и я сказал им: «Добрый вечер, товарищи».
И не подумайте, пожалуйста, что это мое воображение, нет, даю честное слово, мне ответили! Оттуда, из этого стеклянного, совсем, совсем не мертвого сейчас объектива, я совершенно явственно почувствовал ответную, добрую волну, и мне стало удивительно легко от этого контакта. Кажется, я улыбнулся в ответ на этот отклик и заговорил со своими зрителями.
Удивительное ощущение контакта с аудиторией возникало неизменно всякий раз, когда я начинал вести передачу.
Не могу ни с чем сравнить это чувство прямой связи между нами.
Думаю, когда-нибудь откроют новый вид энергии, который объяснит, что, мол, да, действительно, это не фантазия, а реально существующие какие-то там колебания, передающиеся от зрителей через экраны их телевизоров, через антенны по воздуху на телебашню, оттуда в ателье, в телекамеру и из ее объектива на ведущего передачу человека… Разве это более фантастично, чем такое явление, как радио? Никакие технические объяснения не сделают для меня менее сказочным то, что мы живем, постоянно окруженные голосами всего мира – даже в комнатах, за глухими стенами, – и можем при помощи небольшого прибора сделать любой из этих голосов слышным.
А то, что вокруг нас существуют еще звуковые миры за пределами нашего ограниченного слухового диапазона – те звуки, что воспринимают животные, насекомые и чего совсем не слышим и не можем слышать мы!..
По сравнению со всеми этими чудесами мне совсем не кажется нереальной наша с телезрителями двухсторонняя связь. Пять лет «Кинопанорама» передавалась прямо в эфир. И пять лет руководители киноредакции Центрального телевидения убеждали меня, что лучше, спокойнее было бы записывать передачу заранее, а потом уже показывать телезрителям пленку. Видеозапись, мол, для зрителей совершенно неотличима от прямой передачи, никто и знать не будет, что панорама записывалась заранее. Зато как будет спокойно! Вы, ведущий, что-то не так сказали или появилась какая-нибудь техническая помеха… Съемку можно остановить, переписать это место наново… Никаких «нервов» у вас, ведущего, никаких «нервов» у редакторов…
Но однажды мне все же довелось испытать предварительную проверку даже во времена прямых передач «Кинопанорамы» в эфир.
Киноактеру Сергею Мартинсону исполнилось 70 лет, и я решил в ближайшем выпуске посвятить ему «страничку».
Однако Мартинсон уезжал с театром на гастроли, и беседу с ним пришлось записать на кинопленку. Назначили съемку, сняли.
Ну, а раз записано, начальство киноредакции село в просмотровый зал и посмотрело…
В беседе с Мартинсоном было такое место. Я говорю ему:
– Знаю тебя вот уже 50 лет, и ты совершенно не изменился – так же молод, так же пляшешь, так же поешь, так же весел (и это была чистая правда). Может быть, у тебя есть какой-нибудь секрет сохранения молодости? – спросил я.
Он ответил:
– Есть.
– Какой? – спрашиваю.
– Секрет, – говорит, – простой: за всю жизнь ни над одним вопросом не задумывался больше чем на три минуты.
И мы оба рассмеялись.
Вот этот-то шутливый разговор показался недопустимым.
Ну, и ножницы в руки – чик-чик и… ни о чем подобном я не спрашиваю, и ничего похожего Мартинсон не говорит.
Из опасения таких вот «поправок» я и стоял насмерть, сопротивляясь предварительным записям. Ибо множество раз не менее «опасные» шутки произносились и мной и моими собеседниками, и это проходило, не вызвав ни разу какого-нибудь хоть малейшего замечания.
Ведь очень еще важно, как та или иная фраза говорится – с какой интонацией, что в это время видно на экране.
С какой шутливой наивностью, с каким простодушным юморком этот легкий, обаятельный человек – Мартинсон – раскрыл свой «секрет» о трех минутах!