Я иду искать
Шрифт:
– Но вообще-то, Леха, эту дворничиху не совсем так, как остальных теток, грохнули. Разве что голова… Этот Ганнибал ваш ей голову, как Ире Поспеловой, оттяпал. Или не Ганнибал. Может, подражатель. Всех – в зарослях, условно говоря, в лесу возле реки, а эту – посреди города, в закрытом закутке. Всех – между шестью и девятью часами вечера, а эту – среди ночи. В общем, есть разница.
Ирина Поспелова – первая жертва в этом деле. Убита на развалинах часовни во Власьевой роще девятнадцатого февраля прошлого года. Укусы, многочисленные порезы, причина смерти – удар острым рубящим предметом по шее. Я протоколы по Ганнибалу почти наизусть выучил.
– Погоди-ка,
Семенов наклонился, потянул бутылку пива из сумки-холодильника, стоявшей на полу у нас под ногами. Мы сидели на диване перед теликом, по которому крутился вечный боевик – беготня с автоматами, взрывы, вертолеты, перекошенные рожи героев… Звук был выключен.
– Да брось, Леха. Про Ирочку Поспелову ваще весь город знает. Спасибо Жорику Веснянскому – это корефан мой, одноклассничек, журналюга. Он на портале «Город ньюс» статью повесил. Было о чем писать. «Невиданная жестокость! Первое дело маньяка! Будут новые жертвы! Куда смотрит полиция? Мать убитой пыталась покончить с собой – выпила жидкость для прочистки труб. Откачали, теперь несчастная овощем в психушке в Топорках сидит. Я, Жорж Веснянский – он, ей-богу, Жоржем подписывается, – буду держать вас в курсе расследования». Короче, поспешил хайпануть на материальчике. Но это не я ему насвистел, чесслово. Ваще не из наших. Это кто-то из вашей конторы инфу слил. Потом Жорке по шапке дали, он заткнулся, ни про вторую, ни про третью жертву ничего не писал. Ни он, ни кто-либо другой. А то бы город на уши встал: маньяк-убийца среди нас! Пиво бери. – Он протянул мне открытый пузырь.
Но пива больше не хотелось. И разговаривать больше не хотелось. К черту все. Выдохся. Спать, что ли, пойти? Завтра день длинный будет. И начну я его в кабинете у шефа, получая превентивную профилактическую головомойку.
– Слушай, пойду-ка я до дома, высплюсь. Пока.
– Ладно. Пиво тока возьми. Открытое же…
Я взял открытую бутылку «Жигулевского» и побрел к себе. Поискал, что надеть завтра, майку свежую и джемпер. Два месяца живу здесь, в этой квартире, а еще чемодан до конца не разобрал. Так он и лежит в углу на полу. В нем половина моих шмоток, которые еще не надевал, сверху на крышке – грязные, те, что в стирку. Машинку зарядить бы надо, а то скоро носков чистых не останется. Но не сегодня. Потом как-нибудь.
Вот Светка, моя бывшая, сама не своя до порядка была. Ей главное, чтоб, как она говорила, горизонтали были пустыми. Пустота – это и есть порядок. Не позволяла кучам скапливаться – ни шмотью, ни посуде на кухне.
Эх, Светка, Светочка, девочка моя, когда я уже привыкну жить без тебя?
Мы с ней познакомились за гранью памяти, в песочнице или на качелях во дворе, где нас мамочки выгуливали. Хотя нет, у Светки была няня – толстая, румяная, вся такая сдобная. Хохлушка, жена сапожника. Он в подвальчике на углу сидел, мы бегали к нему выпрашивать стертые подковки на счастье. Представляете? Настоящие металлические подковки! Блестящие и от стертости острые как бритва. Сейчас таких не увидишь. Как няньку звали? Оксана? Или Алена? Не помню. Потом мы со Светкой, взявшись за руки, в школу пошли. Сидели за одной партой. Паслись постоянно то у нее, то у меня дома. Мы все время были вместе.
Даже пытались целоваться как-то после дискотеки в девятом. Не заискрило. И вот тут что-то сломалось. Нам стало неудобно друг с другом. И мы разошлись, почти перестали общаться, только «привет – привет». У нее – своя компашка, у меня – своя.
После школы я в армию ушел. Потом, как вернулся, сразу в милицию устроился. Ну и вышку, образование, получить решил, в студенты подался. А через два года уехал в Питер, перевелся из нашего филиала в главный вуз, в университет юстиции. Со Светкой не виделся, не срослось как-то. Да и не вспоминал о ней вовсе.
В Питере чуть не женился. Теперь понимаю, повезло, а тогда переживал очень, думал, это любовь.
И вот я возвращаюсь домой, с поезда прусь, сумарь огромный на плече, запарился. И во дворе сразу на нее натыкаюсь. Навстречу идет. За спиной солнце летнее, волосы золотом сияют. И улыбка… Я не то что обалдел – я прямо схлопнулся, задохнулся, настолько была хороша. Она не шла, а плыла сквозь поток света. У меня в голове дурацкий каламбур закрутился: «Света соткана из света». Встал столбом, рот шире ушей.
– Светка, привет! – кричу.
Она мне:
– Привет. Ты вернулся?
Не знаю, что она имела в виду. Скорее всего, ничего, просто вежливость. Но я услышал: «Ты вернулся ко мне?» Да, осенило меня, именно к ней я и вернулся. Именно она мне нужна. Сейчас. И навсегда. А все, что до этого момента было, – хмарь, сон, пустое. Я и брякнул:
– Выходи за меня замуж, Светка.
Она рассмеялась колокольчиком:
– Я подумаю, Алешка. Пока.
Рукой махнула, ушла. Она решила: я пошутил.
Ничего подобного. Я вечером пришел к ним. С букетом. К матери ее. Говорю:
– Теть Зоя, я на Светке жениться хочу.
Та тоже смеется, мол, шуточки у тебя, Алешка, дурацкие, казарменные – прапорщик Задов прям. А тут Светка из своей комнаты вышла, тихонько так, на косяк в дверном проеме оперлась. Стоит серьезная такая, бледная. И говорит:
– Я согласна, мама.
Я никогда ее не спрашивал, почему она согласилась. Я вообще никогда не спрашивал, как она жила все это время без меня. Не знаю почему. Может, боялся узнать как.
Свадьбу сыграли, квартиру сняли здесь же, в нашем дворе. Удобно, родители рядом. Нам даже не нужно было привыкать друг к другу, приспосабливаться, придумывать свой язык – все это у нас уже было. Мы десять лет прожили. Десять! Хорошо жили. Я думал, что хорошо. Дружно. И не ругались никогда. Детей только не было. Ну, не было и не было. Не всем дается. Эту тему мы не обсуждали. У нас дача была. Когда время было, ребята приезжали, рыбалка, шашлыки, закусон с огорода.
А однажды я домой пришел с работы, поздно уже. Дел много накопилось, надо было разгребать, я неделю домой к одиннадцати приползал никакой, в душ и спать. Захожу в комнату. Светка в кресле сидит в пальто и сапогах. Осень началась, холодно, топят плохо.
– Ты что, – говорю, – замерзла?
А она:
– Нет. Я ухожу от тебя. Вернее, уже ушла. Ждала, чтобы сказать.
Я смотрю, а в шкафу ее вещей нет. Она взгляд мой отследила:
– Я уже все собрала и к маме отнесла.
Я только рот открыл, чтоб вывалить: «Ты что, сдурела? Почему? Куда? К кому? Что случилось?» Но не успел.
– Не хочу больше. Устала, надоело. Я же на самом деле давно одна живу. Ты всегда где-то. Работа, работа, даже когда дома, тебя все равно нет. Говорю – ты не слушаешь, не слышишь. Мы не вместе. Это иллюзия, самообман. Такое одиночество вдвоем хуже настоящего одинокого одиночества.