Я, инквизитор. Башни до неба

«Упоительный аромат лесных ландышей распространялся повсюду, а соловьиные трели ласкали наши уши. Они взмывали сладкозвучными каскадами в небо, порозовевшее от закатного солнца, лучи которого выпивали с листьев последние капли росы».

Да... Наверное, именно так я предпочёл бы начать мой рассказ. Но я – инквизитор, а наши истории,

Кровь была везде. На стенах, на полу, даже на потолке. Можно было подумать, что в этой комнате работал сумасшедший или пьяный художник, который использовал технологию разбрызгивания различных оттенков красного цвета, от почти розового до переходящего в коричневый.

Так можно было бы подумать, если бы не вонь. Вонь застарелой, запёкшейся крови и распоротых кишок. Кто чувствовал вонь этого рода хотя бы раз в жизни, тот никогда не спутает её ни с чем другим.

– Кишки, – буркнул с отвращением Альберт Кнотте и толкнул носком сапога свившийся на полу клубок, напоминающий логово распоротых змей. – А я вчера ел кровяную колбасу... – добавил он с ещё большим отвращением и сплюнул.

Тело убитой лежало под стеной. Голова была согнута под неестественным углом, и только через некоторое время я понял, что мучитель почти оторвал эту голову от туловища. Была ли женщина ещё жива, когда её истязали? Застыла ли на её лице гримаса предсмертной муки? Этого мне не удалось разглядеть, ибо у жертвы не было лица. Убийца сорвал с него почти всю кожу, оставив лишь окровавленную маску, уже даже не напоминающую человеческое обличие. Пышные волосы были покрыты красной коркой и свалялись в плотный клубок. В первый момент я подумал, что так должна была выглядеть голова Горгоны Медузы, когда её отделил от шеи меч Персея.

– Иисус-Мария! – Выдавил Тадеуш Легхорн и выбежал за порог. Я слышал, как его рвёт.

– Нежные желудки у нашего дворянства, – с насмешкой прокомментировал Кнотте. Сопровождающий нас молодой человек и в самом деле был дворянином, доверенным маркграфини, которой принадлежал город вместе с окрестными деревнями. Елизавета фон Зауэр послала его, чтобы он внимательно наблюдал за нашими руками.

– Это не наше дело. – Кнотте ещё раз огляделся в комнате. – Как всё это может нас касаться? Только аппетит от всего этого потерял, – вздохнул он с явным сожалением.

– Не удивлён, – буркнул я, ибо тоже не мог решить, был ли вид хуже вони или вонь хуже этого зрелища.

– Ну, тогда жопу в горсть, Морди. – Кнотте встряхнулся, словно мокрый пёс, а вернее, учитывая его внешность, как вывалявшийся в грязи боров. – Убираемся отсюда.

По меньшей мере несколько раз я пытался вежливо ему объяснить, что меня зовут Мордимер, однако, казалось, этим фактом он совершенно не интересовался. Кроме того, он был моим начальником, и от него зависела моя будущая работа, так что он, если хотел, мог меня называть даже своим сладким сахарочком, и я закрыл бы на это глаза. Ибо что я мог с этим поделать?

– Не советую, – услышали мы голос нашего сопровождающего, который уже успел остановить рвоту и теперь стоял на пороге, бледный, как смерть.

– Почему это?

Кнотте посмотрел на дворянина таким взглядом, как будто тот сказал что-то не только очень неуместное, но даже оскорбительное. Впрочем, наверное, именно так оно и было, ибо мы, инквизиторы, не нуждаемся в советах благороднорожденных. Честно говоря, не нуждаемся ни в чьих советах. Особенно высказанных столь высокомерным тоном.

– Эта девушка была белошвейкой госпожи маркграфини. Любимой белошвейкой, – он сильно подчеркнул слово «любимой». – Госпожа хотела выдать её за одного из мелкопоместных дворян и даже назначила приданое.

– Это нас не волнует. – Кнотте пожал плечами. – Здесь нет и следа ереси или языческих либо сатанистских практик. Обычная резня. Не так ли, Мордимер? – Он повернул в мою сторону лицо, опухшее после вчерашней пьянки.

– Так точно, мастер Альберт, – согласился я с ним, поскольку, во-первых, моё положение не позволяло мне прилюдно оспаривать утверждения руководителя, во-вторых, я тоже считал, что Святому Официуму в этом случае здесь делать нечего. А в-третьих, я был благодарен ему, что он соизволил на этот раз использовать моё имя без сокращений.

– Позволяю себе утверждать, что я настолько знаю госпожу маркграфиню, чтобы быть уверенным, что она не пожалеет сил и затрат, чтобы только отправить убийцу к палачу, – помпезно заявил Легхорн.

– В таком случае, удачи вам и до свидания. – Кнотте игриво помахал жирной рукой, а я улыбнулся в душе, так как догадывался, каким будет дальнейший ход разговора.

– Заверяю вас, инквизитор, что госпожа маркграфиня не будет в восторге, услышав подобный ответ, – холодно сообщил дворянин. – А когда госпожа маркграфиня не в настроении, она старается, чтобы это почувствовали все вокруг.

Инквизитор презрительно надул губы.

– Ой-ой-ой, – сказал он искусственно высоким голосом, так не подходящим его объёмистому сложению. – Уже боюсь...

Потом хрипло рассмеялся.

– Но, видишь ли, господин Легхорн, это и в самом деле работа не для Инквизиториума, однако, мы всегда можем поговорить с твоей хозяйкой о частном заказе. – Он заговорщицки прищурил глаз. – И если её кошелёк так же велик, как гнев и жажда мести, то, как Бог свят, мы договоримся.

Дворянин кивнул головой.

– Госпожа маркграфиня, конечно, с удовольствием вас примет, – сказал он, но его голос не потеплел даже на йоту.

– Ну так идём, – приказал Кнотте. – А ты, малой, – он снова обратился ко мне, – оставайся здесь и проследи, чтобы ничего не растащили, не спрятали или ещё чего...

Я знал, что мастера Альберта волнует не столько сохранение порядка на месте преступления, сколько то, чтобы избавиться от меня на время разговора с маркграфиней. Разговора, во время которого будет определена сумма гонорара. Кнотте был пьяницей и бабником, но даже его жажда и похоть отступали перед его жадностью. Поэтому я не думал, что из награды, которую назначит нам маркграфиня, увижу больше, чем десятую часть. И то лишь в том случае, если мастер Альберт будет в хорошем настроении.