Я – инквизитор
Шрифт:
— Вот как? Алена, познакомьте меня с ним! — напрямик заявил Ласковин.
— Сейчас? Нет, это неудобно! Он же беседует с самим Гружиным!
Ласковин не знал, кто такой «сам», но сообразил: один из двух чиновников. Или оба сразу?
— Вы не обиделись, Андрей? Правда? Это поставило бы нас…
— Не обиделся, — сказал Ласковин.
— Андрей, вы любите современное искусство? — Алена придвинулась к нему поближе. Пахло от нее приятно.
— Выборочно, — уклончиво ответил Ласковин.
— Мои друзья-художники как раз сегодня устраивают небольшой парти. Настоящий авангард.
Я
— До утра, — сказал Ласковин. — Я занят до утра, а потом собираюсь выспаться. Как-нибудь в другой раз.
— Тогда давайте я запишу ваш телефон?
— С удовольствием! — И продиктовал номер, тот, что на Блюхера. — Звоните, Алена, рад был познакомиться.
— Взаимно! — И отчалила.
Спина у журналистки была бледная, с красными пятнышками.
«Не стоило ей делать такой низкий вырез», — подумал Ласковин. И выбросил Алену Минину из головы.
Отыскав отца Егория, Андрей освободил его от пылких почитательниц православия, не избежав, впрочем, пятнадцатиминутной церемонии целования батюшкиных рук и заверений, что «непременно будем ходить!» Имелось в виду — в церковь.
— Веры не больше, чем у блохи! — проворчал отец Егорий. — Он здесь?
— Здесь. Но лучше вам выждать полчасика. Когда станет еще оживленнее.
— Они и так уже нагрузились порядочно! — буркнул отец Егорий.
Поскольку к напиткам и деликатесам Потмаков был равнодушен, Ласковин рассказал ему о «культурном возрождении нации».
— Что-то я слыхал, — пробормотал Игорь Саввич. — Ну да, именно такая формулировка — «национальное возрождение», кстати, неплохое слыхал… но точно — не о нашем!
Ласковин пожал плечами.
— Удачный лозунг, — заметил он. — И верный, хоть и затасканный. Но вот трактовка… — Он улыбнулся. — «Китайский слон — самый большой слон в мире!»
— Пойдем, — сказал отец Егорий. — А то провороним!
Но Пашеров даже не сдвинулся с места. И с прежним энтузиазмом обрабатывал тех же собеседников.
Ласковин разместил отца Егория под «сенью» колонны, увитой золотым виноградом. Он очень надеялся, что черный «монумент» иеромонаха будет не так заметен за этим прикрытием. Сам он прятаться не стал: полагал себя не столь выделяющимся.
Пока отец Егорий изучал «подозреваемого», Ласковин, шутки ради, прикидывал, сумеет ли он при необходимости «положить» господина депутата. Выходило пятьдесят на пятьдесят. Пройти между чиновниками (пустяк!), двинуть их щитами по сторонам «объекта» (дядьки массивные, но рыхлые, куда толкнешь, туда и полетят), блокировав на пару секунд телохранителей, дальше — полновесная серия, и, учитывая конституцию Пашерова, реанимация ему уже не понадобится. Хотя иные с виду куда более живучи, чем на самом деле. Могло, впрочем, оказаться, что охранники классом повыше Ласковина, «просчитают» его еще на подходе и сомнут массой. Определенно можно было сказать только одно: не зная планировки дворца, без отработанного пути отхода пройти через здешнюю охрану — из области фантазий. Даже в окно. Даже с драгоценным заложником вроде господина Гружина (который, кстати?) — безнадега. Так что «вариант камикадзе». А на это Андрей не пойдет: живой лев лучше мертвой собаки.
Ласковин посмотрел на отца Егория. Тот хмыкал, двигал желваками, губами шевелил, прикрывши глаза. Надо полагать, подозревает, но сомневается. Бог, стало быть, пока еще его не вразумил.
«А меня?» — подумал Андрей, снова переводя взгляд на Пашерова.
Он смотрел на лицо господина депутата, выразительное лицо с шевелящимися красными губами, смотрел, не мигая, больше минуты, так что оно начало расплываться… и вдруг вывернулось цветом наизнанку, в негатив — Ласковин вздрогнул, моргнул… и увидел, что Пашеров, бросив своих собеседников, направляется прямо к нему.
Андрей (рефлекторно) принял свободную стойку, напрягся и взглядом «остановил» Пашерова. Тот застыл в пяти шагах (позади тотчас выросли телохранители) и с долей удивления разглядывал Ласковина. Андрею показалось, что Пашеров не очень-то понимает, что его подтолкнуло.
Сделав полшага навстречу (расслабься!), Андрей ухитрился выдавить улыбку. Спиной он ощутил близость отца Егория, и это прибавило уверенности.
— Мы знакомы? — отрывисто спросил Пашеров.
— Заочно, — ответил Ласковин, почему-то стараясь не смотреть Пашерову в глаза.
Отец Егорий слегка подтолкнул Андрея, и тот, шагнув в сторону, представил:
— Отец Егорий Потмаков!
Игорь Саввич качнул большой головой, но руки не протянул. Пашеров — тоже.
Телохранители сосредоточили внимание на Ласковине. Профессионалы!
— Наслышан, — выдержав напряженную паузу, отозвался Пашеров. — Детское общежитие, верно?
— Приют, — поправил отец Егорий.
— Анатолий Иванович! — позвал один из «покинутых» чиновников.
— Простите! — спохватился Пашеров, метнул напоследок в Ласковина пронизывающий взгляд: «Что ты знаешь?», развернулся четко, как курсант на строевой, и ушел. Телохранители сомкнулись, закрыв мешковатую фигуру господина депутата.
— Ну как? — одними губами спросил Ласковин. Отец Егорий, сжав кулаки, мрачный, напряженный, глядел куда-то за спину Андрея. Ласковин тронул его за руку:
— Да?
— Да! — сказал Потмаков. — Он!
И что дальше?
Вывернувшееся негативом лицо Пашерова возникало перед мысленным взором Ласковина, стоило ему закрыть глаза. Но сама мысль о дьяволе здесь, в этом великолепном зале, в толпе «важных» лиц и господ, облеченных властью, на «великосветском» приеме, в сиянии многоярусных люстр, отражавшихся в сотнях бокалов, — сама мысль об этом была так же неуместна, как плесень на стенах или трясущий лохмотьями юродивый на снежно-белой скатерти длинного стола. То есть поговорить о сатане можно и здесь. Но не всерьез же!
— Пойдем, Андрюша, — сказал отец Егорий. — Пойдем.
Да, надо уходить. Ласковин взял рюмку с чем-то прозрачным, проглотил, не закусывая, выдохнул… и резко обернулся.
Так и есть. Пашеров смотрел прямо на него сквозь мелькание гостей. Ласковин увидел: господин депутат что-то шепнул наклонившемуся «сопровождающему»…
«Ну давай! — подумал Андрей с огненной яростью. — Спускай кобелей! Дадим жирным просраться!»
Но телохранитель даже не удостоил его вниманием. Ушел куда-то в сторону.