Я – инквизитор
Шрифт:
(«Знает! — подумал Ласковин. — Откуда?»)
— Ну не огорчайся, ничего. В другой раз выйдет! Вы его…
— Не будет другого раза! — перебил Потмаков. И отец Серафим умолк. Ласковин слышал, как оба священника дышат в трубки. Первым не выдержал отец Серафим.
— Почему не будет? — совсем другим голосом спросил он.
— Потому что — все! — резко ответил Потмаков. — Подумал я и решил: не подобает мне, православному клирику, этим заниматься!
Андрей видел, что отец Егорий готов к возражениям, он чувствовал в Потмакове нарастающий
Но отец Серафим спорить почему-то не стал. Спросил только:
— Ты ведь не из-за трудностей отступаешься?
— Нет!
— И, конечно, не из-за денег?
— Да уж конечно! — буркнул отец Егорий.
— Ну хорошо, — согласился отец Серафим. — Неволить тебя не буду. И разубеждать — тоже, знаю нрав твой. Нет так нет. Но уж не откажи, сделай милость, выполни последнюю просьбу!
— Это какую? — насторожился Потмаков.
— Пустяк. Я дам тебе телефон, позвонишь, скажешь: я — Инквизитор. Да, да, именно так: я — Инквизитор. Но сначала позови Михаила, непременно Михаила. Он спросит — ты ответишь. Вот и все.
— А зачем это? — с подозрением спросил Игорь Саввич.
— А затем, — сердито произнес отец Серафим, — что от твоей слабости дело наше умереть не должно!
— Не слабость это! — проворчал Потмаков. — Ладно, позвоню. Давай телефон!
— Крутит он что-то, — произнес Ласковин, когда Игорь Саввич положил трубку.
— Господь с ним, — махнул рукой Потмаков. Он и не надеялся, что разговор выйдет таким коротким. — Просьба и впрямь пустяшная. Сейчас и позвоню.
Он набрал номер.
— Ну, — сказал на другом конце нетерпеливый голос. — В чем дело? Говорите!
— Михаила мне, — кашлянув, произнес отец Егорий.
В трубке щелкнуло, и через несколько секунд другой мужской голос, столь же неприветливый, буркнул в трубку:
— Михаил! Кто это?
— Я — Инквизитор! — в точности, как просил отец Серафим, сказал Игорь Саввич. — Мне…
— Имя! — перебил голос.
— Отец Егорий Потмаков! — сказал Игорь Саввич, растерявшись от неожиданного напора.
— Не ваше! — Голос споткнулся, словно проглотил ругательство. — Его имя!
— Пашеров, — сообразив, о ком идет речь, сказал отец Егорий. — Пашеров Анатолий Иванович. Он…
— Все! — отрезал назвавшийся Михаилом и бросил трубку.
Игорь Саввич еще некоторое время держал свою в руке, потом осторожно положил в гнездо аппарата. Ласковин никогда не видел его таким растерянным.
— Ну как? — спросил Андрей. Отец Егорий покачал головой:
— Не понимаю.
— А я — понимаю. Ничего. Пускай потрудятся! — усмехнулся Ласковин.
Посмотрим, как этот нахальный Михаил управится с Пашеровым. И его «волкодавами».
— Так ли, иначе, а дело сделано, — сказал Андрей. — Какие будут пожелания?
— Что? — Потмаков озадаченно посмотрел на него. — А, что делать? Да ничего пока.
— Тогда я поехал, — сказал Андрей.
— Ну конечно, Андрюша. А я почитаю немного.
Измученный лев с черной взлохмаченной гривой.
— Мне сегодня сон снился, — сказала Наташа. — Будто мы с тобой бродили по горам, по зеленому лесу, пронизанному солнцем. — Она улыбнулась. — И еще ели ежевику, черную и большую, как мандарин. А потом мы вышли к какому-то храму. Разрушенному. У него были белые-белые колонны, и по ним вверх тянулся виноград. Не дикий, а самый настоящий. И гроздья у него были из красных ягод. И солнце светило прямо сквозь свод. И сквозь эти ягоды. И еще мы пели… А потом я проснулась.
— Хороший сон, — проговорил Андрей. — Поэтому ты купила красное вино?
— Угадал! — Наташа засмеялась. — Ты пей, а то остынет и будет не так вкусно! Ну как?
— Сказка! — Андрей восхищенно причмокнул губами.
— А то! Это, имей в виду, фамильный рецепт.
И еще пирог. Я его тебе к дню рождения испеку. Послезавтра. Ты не против?
— Умру от счастья! Прямо сейчас!
Андрей одним глотком осушил чашку и хотел встать, но тут черная тяжелая ткань обрушилась ему на затылок, и комната исчезла. Его окружила тьма.
Истошный женский крик резанул по ушам, и Андрей завертел головой, напрягая зрение, но перед глазами плыли лишь темные круги. Мышцы Ласковина ныли, как после непосильной работы. Наташа! Он задохнулся от ужаса. Оглушительно лязгнуло, затем — тупой, «мокрый» звук — так тесак мясника разрубает баранью тушу. Крик оборвался. Ласковин зарычал, нет, завыл, страшно, как смертельно раненное животное… И прозрел!
О Господи! Андрей выл там, в другом мире! Первый раз этот «переход» был принят им с радостным облегчением…
И тотчас острая боль с правой стороны лба заставила быстро отдернуть голову. Рефлекторно он ушел вниз, доворачивая туловище, успев увидеть, как опускается (мимо!) скользнувший по его черепу клинок. Кровь залила правый глаз. Руки сжимали что-то твердое. Его собственное оружие. Топор.
Туловище Андрея было уже скручено для мощного рывка. Снизу вверх, одним левым глазом, он глянул на врага.
Всклокоченные, слипшиеся волосы, перекошенное грязное, страшное лицо в отблесках близкого пламени.
Враг снова замахнулся мечом.
«Шлем, я сбил с него шлем!» — возникла мысль.
Глаза, выпученные от ярости и усилия…
И взлетающее снизу вверх широкое лезвие топора.
Левой рукой враг вскинул щит. Изрядно порубленный, он все еще способен был отвести удар. Сейчас боковым движением враг парирует топор и ударит мечом справа, со стороны ослепшего глаза, по ноге.
Андрей засмеялся хриплым, не знакомым ему самому смехом. Он угадывал все намерения противника. На какой-то миг злоба в вытаращенных глазах врага превратилась в ужас. Андрей резко распрямил колено, изменив траекторию собственного удара. И топор, уже не снизу вверх, а горизонтально, завершив широкую дугу, скользнул по верхнему краю щита и, ударив врага повыше уха (толчок болезненно отдался в натруженных плечах), напрочь снес верхнюю часть черепа!