Я из тех, кто вернулся
Шрифт:
Осколки летели через ущелье в их сторону, но солдаты только прижимались к земле от тонкого визга ввинчивающихся в пашню кусков железа, мелких камней и, по-мальчишески раскрыв рты, глядели на кровавый спектакль танцующих над высотой воздушных стрекоз.
За эскадрильей боевых вертолетов летели уже пары с десантами рейдовых рот. Штурмовой батальон майора Трофимова, укрепленный полковой разведывательной ротой, саперной группой и отделением химвзвода с огнеметами, выбрасывался вокруг Шульгина, вгрызаясь в каменные хребты. Горы оружия
И уже завыли мины батальонной батареи. Поплыли облачки дыма над разрывами посреди развороченных камней. Гулкой дробью зарокотал крупнокалиберный «Утес». Пошли в полк координаты душманской высоты для полковой артиллерии. Повис над головами желтый шар первого пристрельного снаряда.
Русская пехота замела своей страшной «косой» по верхушкам афганских гор, по склонам весенних пашен, по уцелевшей с зимы жесткой соломе прошлогодней травы. И обросли неуютные горы рыжими солдатскими бушлатами, серыми крылышками ушанок, выцветшей тканью вещевых мешков, и покатились вниз по склонам скомканные пустые пачки из-под дешевых сигарет, блестящие, в масле, пустые консервные банки и клочья несвежих советских газет.
4
– Богунов, поднимай ребят! – Шульгин выпрыгнул из своего окопа. – Посмотри-ка, они уже спят вповалку. Наелись земли, наглотались дыма, насмотрелись военных кошмаров и спокойно улеглись на боковую… Настоящая фронтовая голь…
Сержант Богунов выкинул из окопа вещмешок и перевалился через бруствер. Рыжеватые кудри в крошках земли выбились из-под шапки, разбежались по сержантскому лицу веснушки, пятная бычью шею на крупных плечах. Насмешливые глаза сержанта блестели васильковым огнем.
– Что, салаги, разлеглись, как у тещи на именинах? – загрохотал его язвительный голос. – Хорош давить на харю… Эй, голь перекатная! Собирай тряхомуть, пеньюары-аксессуары… Что за хреновина? – Богунов пнул ногой пустую консервную банку. – Вот вам, пожалуйста, авангард файзабадского полка. Уже сожрали трехдневный паек без остатка. Отлежали бока… Выдрыхлись… И это – штурмовая гордость сороковой армии. Э-эх, братишки… Знаете, что у вас на рожах написано? Лучше переесть, чем недоспать…
Солдаты шульгинской группы с ворчанием и улыбками вылезали из окопов на пашню. Отряхивали бушлаты от налипшей глины. Растирали занемевшие в окопе колени. Уже не пели над ними пули, не взвизгивали осколки над рыжими бороздами, не вздрагивала от взрывов земля. Банда была сметена с противоположной высоты лавиной дивизионного огня, и остатки банды панически бежали на другие, далекие от них укрепления. И выглянуло ласковое вроде бы солнце, согревая оставшихся в живых. Вытянулись парни на мягкой земле, разминая суставы.
– Поднимаемся, ребятки, – сказал Шульгин. – Хватит жизни радоваться. Идем собирать погибших. Скоро придет «Черный тюльпан» за телами…
– Какие уж там тела? – вздохнул кто-то из солдат. – Месиво…
Повисла неловкая тишина.
И в этой напряженной тишине молчаливо собралась вся шульгинская группа, потянулась цепочкой за сержантом Богуновым в сторону недавней трагедии – черному кругу выжженной земли с останками взорвавшегося вертолета.
Далеко за пределами этого страшного круга начали встречаться куски вертолетной обшивки, клочья обугленных кабелей, окровавленные лоскуты одежды и то безымянное жуткое, что осталось от их боевых товарищей.
Богунов первым поднял с сырой распаренной земли что-то бесформенное, обгоревшее, измазанное кровью и глиной.
– Что же это? – дрогнули его губы. – Товарищ лейтенант, как же это?..
Сморщилось лицо этого обычно насмешливого сержанта. Тоской налились васильковые глаза.
Шульгин молчаливо раскатал на земле плащ-палатку. Заколол края шомполами, чтобы не слетала палатка под напорами ветра.
– Складываем все сюда, ребята. И старайтесь опознать хоть кого-нибудь. А то сами знаете, в «Черном тюльпане» не разбираются…
– Свалят в кучу, – подтвердил кто-то за спиной, – подсыплют песку в «цинки» – и получай, мама, часть братской могилы…
– Да уж… Как это матери сына на прощание не обнять? – вздохнул Матиевский, снайпер шульгинской группы, долговязый сухощавый парень. – Мне мать писала, если получит «цинк», гроб обязательно вскроет и меня на прощанье обнимет и расцелует. А тут что матери достанется?.. Вот сука – жизнь…
– А моя мать даже не знает, что я в Афганистане, – неожиданно сказал Осенев, маленький, едва достающий всем до плеча солдат.
Внешность у него была щуплая. От фамилии перешло ему редкое прозвище – Осина. Но чаще всего звали его Осенью.
– Ну, ты даешь! – удивился кто-то. – Тебе же домой скоро ехать, Осень!.. Дембель на носу. Что ж ты в письмах строчил два года?
– Что в голову приходило, то и писал. Не хотел, чтобы мама волновалась. Сердце у нее слабое, – Осенев махнул аккуратной ладошкой. – Если она вот такое месиво вместо меня получит – не жить ей больше…
Солдаты вздохнули и безрадостно разошлись собирать останки своих товарищей. Они приносили Шульгину обгоревшие части тел, и по каким-то едва понятным приметам складывались погибшие ребята для последнего своего свидания с матерями и отцами, неожиданно пережившими своих детей.
Медленно переваливаясь, подошел к палатке Касымов, рослый узбек, выбранный в группу пулеметчиком за его слоновью силу. Он нес на стволе пулемета что-то окровавленное, брезгливо отстранив от себя подальше. Подойдя, бросил на палатку небрежным шлепком, подтолкнул концом ствола, грязно выматерился.
Шульгин застыл в гневе. Он не успел ничего сказать, как рванулся к Касымову сержант Богунов и рывком приподнял грузного пулеметчика над землей. В следующую секунду Касымов ткнулся лицом в землю. Богунов прижал его тело коленом.