Я – Кирпич

О'Санчес

– Так, говоришь, я сильно изменился, но все еще узнаваем?..

– Угу.

– А на себя-то посмотри! Вон зеркало – сходи и посмотри!

Действительность штука неумолимая и прочная на любой разрыв: если правильно подобрать стимул – отступают даже эмоции. Настенное зеркало я подколдовал «на лету», что называется, до этого о нем как-то не подумал. Здоровое получилось, во весь рост.

– Ой-ой-ой! Не хочу зеркало! Я там, наверное, окончательная уродина! Ненавижу! – Маша хнычет, стенает, а сама скок, скок и уже перед

зеркалом, вглядывается в подробности.

– До уродины тебе еще далеко, но нарыдала тут… на все лицо.

Машенция смотрит полубезумным взором на подсвеченное отражение – и глазам своим не верит, пальчиками тык, тык, в щеки, в подбородок… лоб поглаживает-разглаживает… О, на тунику отвлеклась, ну, а как без этого!.. И опять – кожа на шее… грудь… скулы… волосы…

Я, не теряя даром времени, упал на тахту и прижмурился, довольный-предовольный собою.

– Диня… это что, я действительно такая… так выгляжу!?

– Обычно ты выглядишь лучше, но сейчас растрепана, брови не выщипаны, румян на щеках нет, не хихикаешь, бусы не надела!

– Нет, ну я серьезно! А-а! Это ты так сделал! Я по волосам догадалась! Чудо. Диня, ты гений! Ты просто…

– Маша. Иди сюда!

Маша послушалась и, все еще робея чего-то, забралась на тахту, под одеяло, ко мне поближе, под бочок… И опять нам было не до любовных игр: отрыдав еще одну порцию слез, лежали в обнимку, болтали, вспоминали… но я, в отличие от нее, почти не плакал уже, больше улыбался. Словно по взаимному, невысказанному вслух, договору, мы избегали малейшего упоминания о том, как жили все это десятилетие… даже больше… друг без друга… о том как встретились перед Тучковым мостом… Лежали тесно прижавшись друг к другу и целовались… пока безгрешно. Маша спохватилась, было, на сей счет, но совершенно очевидно, что только ради меня…

– Не, не, ближе к вечеру, Машук.

– А почему ближе к вечеру?

– Блин, да потому, что я затеял устроить своей девушке романтический ужин. Может, даже при свечах. Ты знаешь, что романтический ужин не при свечах, это не романтический ужин, а хрен знает что!..

– А что, а что именно?

– Не при свечах – это какая-то безнравственная оргия посреди заводского общепита, вот что!

– А может, я бы как раз не возражала против оргии в муниципальной столовой?

– Ок, сделаем. Но, все равно, не в этих же интерьерах.

– Как скажешь, Диня! А в каких?

– Э-э… Тебя дома кто-нибудь, что-нибудь держит? Обязательства какие-нибудь?

– Н-нет, не думаю… Документы на квартиру, мои личные документы… кстати, я даже не представляю, где они… ну, и так далее. И насчет работы… А так – ничто меня не держит, я ведь одна живу.

– А теперь не одна! Это жалкая квартирка, о, лучшая из Маш, понадобилась единственно и только для одного, а именно для контраста между этими мгновениями – и последующими, которые нас с тобою ждут.

– Да мне

и здесь… Лишь бы ты… Нет! Ур-р-ра-а-а! В атаку! Диня, я помню! Я в тебя верю! Давай же, давай же, давай скорее, волшби!.. Э-э… волшбуй… Погоди, нет… Волшебствуй! Нет… Нет, ну как правильнее сказать?

– Правильнее сказать будет так: мы поднимаемся, одеваемся… Если хочешь, вообще можешь в этой тунике ходить, на улице холодно, правда, но холод и дождь тебя не коснутся. Обувь – это обязательно, потому что на улице грязь, так что тебе на любой выбор: сандалеты, галоши, валенки с красными подошвами…

– Мяу! С красными??? ДА! Хочу лубутены! Ты правда можешь достать мне такие!?

Я молча полез под тахту и добыл оттуда пару черно-фиолетовых туфель с красными подошвами на умопомрачительно высоких каблуках с платформами, прямо так, без коробки и чека, да и откуда бы у меня чек?.. С двуцветными бантами на пятках.

– О небеса! Диня, ты волшебник! Они настоящие??? А они мне впору будут?

– Абсолютно впору. Настоящие парижские. Только вот, я думаю, а может оторвать эти дурацкие ленты-банты?

– Что бы ты понимал в высокой женской моде, ленты – часть туфель, посмотри сюда, глянь, как они устроены! Это лубутены! С красными подошвами.

– Да по мне хоть Красный треугольник. Предлагаю нам одеться, дойти до ближайшего рынка, накупить там всяческих вкусностей, наполнить ими корзинку – я сам ее понесу, так уж и быть – и отправиться прочь-прочь-прочь как можно дальше… куда-нибудь на берег океана, и там позавтракаем.

– Гениальная мысль, Динечка, я только за! А корзинка будет плетеная?

– Безусловно! Или пообедаем, или поужинаем, это в зависимости от той географической долготы, где мы окажемся.

– Ух, ты! А где мы окажемся?

– Ты лучше обувайся побыстрее… да, а что, именно так, прямо на босу ногу. Не надо причесываться, прихвати на резинку, собери в узел, и хватит. Я сделаю так, что прохожие будут нас видеть, но без того, чтобы изумляться нашей одежде не по сезону и твоей растрепанности… Я пошутил!.. Хорошо, клянусь: небрежности в твоей прическе никому не будет видны! Всем остальным пусть удивляются и восхищаются, я не против. Корзинка где?.. А, вот она, у меня в руке, все правильно, сплетена из лыка! Подлинная.

Ключи, заперев входную дверь нашего случайного прибежища, я бросил в почтовый ящик. Зачем? На автомате, сам не знаю зачем, ибо заботы неведомых мне квартировладельцев никак меня не колыхали. По «трубкиной» карте выходило, что неподалеку Торжковский рынок, и мы с Машей двинулись туда. Я был в тонкой черной рубашке, в джинсах, в кедах, а Маша в полупрозрачной короткой тунике до середины бедра, на огроменных каблучищах. И, несмотря на мои магические пожелания, мы явно смотрелись прибабахнутыми, прохожие сплошь и рядом оглядывались на нас, больше, конечно же, на Машу и ее прикид.