Я копаю бормышей
Шрифт:
Какие они тогда были? Поначалу только черно-белые. Конечно, «Чапаев» – а куда без него? Потом «Волга-Волга», «Веселые ребята», «Смелые люди»… Первый цветной – «Морозко», в героиню которого, нежную и пленительную Настеньку, я влюбился с первого взгляда, еще куча каких-то сказок с уморительными персонажами – Бабой-Ягой с радикулитом, зловещим вроде, но все равно смешным Кощеем Бессмертным…
Да всего и не упомнишь. Тогда модным было (не знаю, может быть, только в нашей деревне) коллекционирование названий просмотренных картин, и не только лично самим коллекционером – свой вклад в твою «фильмотеку» могли внести и родители, родственники.
Проделки главного героя так насмешили меня, что я, где-то в середине фильма, будучи уже не в силах усидеть от сотрясающего меня хохота на жесткой клубной лавке, свалился на пол и буквально корчился там в конвульсиях. Это была самая настоящая истерика, у меня страшно болел живот от непрерывного смеха. Впрочем, это помешательство творилось практически со всем залом – такой убойной оказалась сила английского юмора, сразившего наповал маленьких зрителей в далекой казахстанской деревушке в начале 60-х годов.
Не знаю, как восприняли этот фильм потом взрослые, на своем вечернем сеансе – родители мои на него не пошли, так как готовы были забросить все свои домашние дела только ради индийских картин, страстными поклонниками которых они оставались всю свою жизнь. А я больше никогда так в своей жизни не смеялся, да и фильма этого повторно уже не видел.
Правда, спустя много лет, в какой-то телевизионной передаче, посвященной зарубежному искусству, про «Стук почтальона» немного рассказали и даже показали фрагмент из него. Как раз тот, после которого я и свалился под лавку в нашем сельском клубе. А в этот раз – ничего, усидел, поулыбался только. Выходит, не такой уж и смешной была та картина? Конечно, хорошо бы еще раз посмотреть «Стук почтальона», чтобы понять, что к чему, отчего это я так безудержно хохотал на просмотре фильма тогда, в далеком своем детстве. Но, увы, что-то никто не спешит вытаскивать эту ленту из пыльных запасников.
Однако я перескочил через главное: посредством каких же технических средств тот самый киномеханик дядя Ваня Ляпин демонстрировал нам картины? В его распоряжении была киноустановка, которая торчала на трехногом штативе не в отдельной будке, а практически среди зрителей, в самом начале зала, работала только от своего маленького движка на железных полозьях, который на время сеанса с помощью добровольцев вытаскивался из какого-то чулана при клубе, заводился киномехаником и тарахтел беспрерывно все полтора часа (ну или три, если фильм был двухсерийным, главное, надо было вовремя подлить бензинчика в бак).
Нередко случалось, что старенький движок начинал капризничать, чихать и кашлять, не желая заводиться. Тогда вокруг колдующего над механизмом киномеханика тотчас же собиралась толпа знатоков из кинозрителей, наперебой советующих ему, что и как надо правильно делать. Дядя Ваня Ляпин, не стесняясь, посылал всех куда подальше и обычно сам доводил дело до конца – то есть до начала работы генератора.
Убедившись, что ток пошел, он и сам топал следом в нетерпеливо гомонящий зал, становился за трехногий, подсвеченный собственной лампочкой двухбобинный аппарат и после ряда манипуляций запускал его. Тот начинал стрекотать, и тут же темный зал рассекал яркий конусообразный луч, упирающийся в белую простыню экрана. И бывший невзрачным до этого экран этот, на котором при обычном освещении видны были все морщины, заплатки, какие-то желтые пятна, тут же превращался в чудодейственное окно в иной, волшебный мир, полный невероятных историй и приключений, захватывающих странствий в далекие и загадочные страны…
И какое разочарование настигало всех в тот момент, когда пленку вдруг начинало заедать, а на застывшем кадре, прямо по черно-белой картинке, вдруг начинали расплываться безобразные желто-коричневые язвы и пузыри. Это означало, что лента прогорела, и дядя Ваня Ляпин под свист, улюлюканье и топанье ногами зрителей, нехотя огрызаясь, останавливает фильм и тут же ножницами вырезает выгоревший кусок, чем-то склеивает концы ленты, и вновь запускает аппарат.
Угомонившийся зал тут же снова впивается глазами в оживший экран. Однако ненадолго: фильм опять прерывается – часть кончилась. На этот раз зрители, зная, в чем дело, лишь терпеливо шмыгают простуженными носами и покашливают, негромко обмениваясь впечатлениями от просмотренного. А киномеханик в это время сноровисто меняет прокрученную часть на следующую, и снова горизонтальный клин белого и пыльного света падает на полотнище экрана. Фильм продолжается!
Что интересно, деревушка наша была маленькой, всего на несколько десятков дворов, но зрителей всегда набиралось столько, что клуб бывал забит битком, хоть на взрослых, хоть на детских сеансах. Родители мои, когда еще был старый клуб, отправляясь в кино, всегда прихватывали с собой из дома табуретки – чтобы ни с кем не ссориться из-за места на клубных лавках, так как билеты продавались без обозначения на них мест.
А на детских сеансах те, кому не хватало места – располагались на полу перед первым рядом. Конечно же, это были пацаны, даже те, у кого было место в зрительном ряду. Но на полу куда интереснее! Тут можно покувыркаться, пока фильм еще не начался, можно не сидеть, а лежать – хочешь, на животе, хочешь – на боку, кому как нравится.
По мере подрастания мы, пацаны, перебирались с пола нашего клуба на первые ряды, потом все ближе и ближе к самому последнему, и после кино не разбегались по селу, чтобы прихватить в играх еще час-другой перед тем, как матери погонят нас спать, а уже начали оставаться на танцы – сначала под заливистый баян и шипящие пластинки, потом под ритмичную музыку пленочного магнитофона.
И апофеозом походов в киношку становился последний, поцелуйный ряд, вплотную примыкавший к стене кинобудки. Там уже сидели совсем взрослые парни и девушки, до начала фильма старательно не смотрящие друг на друга. Но когда в зале гас свет и бойница кинобудки над головами «дружащих» выстреливала ослепительным лучом, их руки переплетались, а головы склонялись друг к дружке…
Спички
В тот жаркий июльский день я несколько часов кряду плескался в компании радостно визжащих и хохочущих сельских ребятишек в теплой воде нашего любимого пойменного озерца Две лесинки. И лишь гулко урчащий пустой желудок погнал меня домой.
Село наше стояло – да о чем я, оно и сейчас там! – на высоком песчаном берегу Иртыша. И когда я со своим сверстником Колькой Васильевым по крутому спуску поднимался от озера к скотобазам, за которыми в сотне метров было само село, то на испещренной следами босых ног пыльной дороге нашел оброненный кем-то коробок спичек. Выдавил пальцем ящичек – внутри, прижавшись друг к дружке, лежали еще с десятка полтора спичек. Целое богатство!