Я люблю тебя, Калькутта!

Annotation

Советский журналист, несколько лет проработавший в Индии, рассказывает об одном из крупнейших ее городов.

В дневниковую форму его воспоминаний органично вписываются рассказы о политической жизни и о музеях, уличные зарисовки и экскурсы в индийскую историю. Интересны описания быта советской колонии в Калькутте, повседневной работы советских людей в Индии.

1974

Музей Виктория-мемориал

Еще о Матери Терезе

1975

«Черная яма» Калькутты

Этнографический музей университета

Терракотовые храмы Бенгалии

О банкурских лошадках

«Харе Кришна». Что это?

«Мы — вайшнавы»

О глиняных игрушках Бенгалии

О Джамини Рое

Кое-что о Джайпракаше Нараяне

Несколько слов о Герасиме Лебедеве

Индийский музей

О Бенгальском Возрождении[19]

О Тагоре-художнике

Академия искусства и культуры Бирлы

Добавление 1989 года

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

О. ТОРЧИНСКИЙ

Я люблю тебя,

КАЛЬКУТТА!

*

Редакционная коллегия

К. В. МАЛАХОВСКИЙ (председатель),

Л. Б. АЛАЕВ, Л. М. БЕЛОУСОВ, А. Б. ДАВИДСОН,

Г. Г. КОТОВСКИЙ, Р. Г. ЛАНДА, Н. А. СИМОНИЯ

Ответственный редактор

Л. Б. АЛАЕВ

Редактор издательства

О. М. ГАРМСЕН

Фото автора

На первой странице обложки: Богиня Дурга.

Работа современной народной мастерицы. Аппликация

На четвертой странице обложки: Эспланада.

Гравюра Ч. Дойли Барта. 1848 год

издательства «Наука», 1992

Мы,

каторжане города-лепрозория,

где золото и грязь изъязвили проказу, —

мы чище венецианского лазорья,

морями и солнцами отмытого сразу!

Плевать, что нет

у Гомеров и Овидиев

людей, как мы,

от копоти в оспе.

Я знаю —

солнце померкло б, увидев

наших душ золотые россыпи! Владимир Маяковский

Эта книга посвящается 300-летию Калькутты — самого большого, самого противоречивого и, возможно, самого интересного из всех городов Индии.

Об этом городе трудно писать. 300 лет по масштабам пятитысячелетней индийской истории — мгновение. Здесь нет древних памятников, история Калькутты не осенена романтической дымкой мифов и легенд, но зато в ней предостаточно мрачных и кровавых страниц. Этот город не любят туристы, он, говоря словами поэта, «для веселия мало оборудованный». Что, кроме ужаса и отвращения, могут увезти отсюда гости, увидев здесь за свои несколько коротких и суматошных дней в основном лишь «достопримечательности», создавшие Калькутте ее печальную славу: жуткие трущобы, грязь и нищету, превосходящие все европейские мерки, зловонные помойки с копошащимися в них голодными детьми, калек и юродивых?… Здесь нужно прожить не один месяц, съесть пуд здешнего едкого перца, хорошо провариться в горячем липком вареве, заменяющем в иные дни атмосферу, чтобы сквозь контрасты и безысходность разглядеть иные ипостаси многоликого и многорукого, как его древние боги, города. И тогда уже привязаться к нему на всю жизнь.

Вот почему я отказался от «академического» рассказа о городе Калькутте. Наверное, лучше всего о ней расскажут дневники, которые я вел день за днем, расскажут о том, как всякий, кто проживет здесь более полугода, становится из перепуганного и растерянного наблюдателя поклонником этого странного, ни на какой другой не похожего города. Я выбросил только сугубо личные моменты, но оставил некоторые приметы быта советских жителей Калькутты.

В декабре 1987 года — через 12 лет — я вновь увидел Калькутту.

Все эти годы я не забывал ее, она снилась мне — невнятная, тревожно неузнаваемая… Когда наша делегация летела в Индию на открытие Фестиваля СССР, я без конца рассказывал спутникам о Калькутте, предвкушал, как покажу им ее чудеса. Утром, после ночевки в шикарном отеле «Оберой», мы поехали смотреть достопримечательности.

И вдруг я обнаружил, что мне не о чем рассказать, нечего показать моим спутникам. Они с ужасом смотрели на человеческий муравейник, копошащийся в тесноте грязных улиц. Накануне прошел дождь — небывалое для декабря явление в этих краях, — и тротуары были покрыты липкой серой глиной. На обрывках джутовых мешков, а то и просто на асфальте сидели озябшие, голодные люди. И нищие здесь были другие — не нахально-веселые, как в Бомбее, не приниженно-робкие, как в Мадрасе, а хмурые, озлобленные; они дергали женщин за рукава, бранились, грозили вслед сытым иностранцам костлявыми кулаками… Посреди мусора и отбросов бездомные варили на костерках свою скудную еду. Кончилось тем, что члены делегации отправились в кондиционированный рай отеля, где по восьми каналам местного телевидения круглосуточно крутили американские фильмы, старые и новые (помню, что ночью, часа в 3–4, почему-то показывали «фильмы ужасов» — с вампирами, оживающими покойниками и прочей нечистью). А я, оставшись один, решил посетить места, когда-то знакомые, и разобраться — почему я был так влюблен в этот странный город.

…Я брел по длинной Чоуринги, считающейся здесь центральной улицей, и машинально отмечал перемены: нет больше знаменитого калькуттского трамвая, оставшегося еще от англичан; исчез старинный особняк, вместо него — бетонная колода банка; построенный при мне 12 лет назад новенький девятиэтажный дом облез и обрел типичный для Калькутты грязно-серый цвет. На краю огромного поля, носящего совершенно украинское название Майдан, возникла станция метро. Вот угол нашей маленькой Бишоп-Лефрой-роуд с большим магазином, который мы в шутку называли «Елисеевским». В бывшем здании советского торгпредства теперь какая-то чаеразвесочная контора. Через 50 шагов дом, где мы когда-то жили, — старый, облезлый, со скрипучими лестницами, по которым так тяжко было взбираться душными вечерами. Наши окна на третьем этаже наглухо закрыты зелеными ставнями. Нет уже у ворот старого привратника, в дворике тихо и пусто… Неблагодарное это дело — искать ушедшее время…