Я нашел подлинную родину. Записки немецкого генерала
Шрифт:
Неудачи на фронте, тяжелое положение на родине привели к тому, что надежды на победу над Францией растаяли. Настроение армии резко ухудшилось. В результате проведенных наступательных операций и последовавших затем контрударов противника боевой состав дивизий сильно поредел. Существенного пополнения не поступало. Тяжело сказалась танкобоязнь, оттого что англичане и французы, а затем и американцы вводили в бой большое число танков, тогда как германская армия располагала лишь минимальным количество этих машин, да к тому же ограниченно годных для боевого применения. В войсках Западного фронта стали заметны признаки разложения. В тыловых районах появилось много солдат, отбившихся от своих частей. Они бродили поодиночке и группами, иногда передвигались на военных автомашинах. Это
В середине сентября 1918 года в итоге моих настойчивых просьб мне поручили командование 9-й ротой. Ее прежний командир заболел. Рота находилась в составе 7-й армии на фронте близ Эны и дислоцировалась в местечке, где был большой красивый замок князя Монакского. В этом замке размещался штаб немецкого корпуса. Изредка моя рота несла караульную службу и выполняла другие второстепенные задания. По специальности нас не использовали. Когда в начале октября штаб корпуса отошел дальше на север, мою роту, которая явно только путалась под ногами, отвели далеко назад и оставили в деревне в пятидесяти километрах северо-западнее Шарлевиля. Здесь все выглядело иначе. Казалось, пушки на западе гремели очень близко, хотя до фронта было сорок-пятьдесят километров. Все время повозки везли главным образом легкораненых, а иногда передвигались транспортные колонны, сопровождаемые небольшой охраной. Это были, как я выяснил, остатки дивизий и полков, к которым нередко присоединялись солдаты, отбившиеся от своих частей, и солдаты с передвижными средствами.
Как-то я сидел возле крестьянского домика, в котором жил вместе с тремя офицерами, и искал в кителе вшей. Вдруг перед палисадником остановилась машина, и кто-то крикнул: «Подойдите-ка сюда, молодой человек!»
Я надел китель и хотя обиделся, но подошел к автомобилю. Из машины вышел полковник инженерной службы Биндернагель, которого я знал раньше. Полковник очень тепло поздоровался со мной. Сидевший в автомобиле подполковник Генерального штаба, не поздоровавшись, спросил у меня, где здесь находится оборудованная позиция. Я ответил, что знаю местность, но никакой позиции не видел и вообще не думаю, чтобы кому-нибудь пришло в голову оборудовать здесь такую позицию, когда вокруг лишь одни обозы и прочие тыловые части армии. Подполковник Генерального штаба ответил: «Я вас не спрашиваю, кто мог оборудовать здесь позицию!» Полковник инженерной службы на прощание пожелал мне всего доброго, а офицер Генерального штаба даже не взглянул в мою сторону Я рассказал об этом эпизоде офицерам, и с этого времени мы стали называть людей с красными галунами «затягивателями войны». Это выражение на Западном фронте было весьма распространено — так называли офицеров из вышестоящих штабов. Для нас же, фронтовиков, употребление этого прозвища было горькой шуткой. Оно, конечно, не свидетельствовало о том, что мы не хотим больше воевать.
Я продолжал изредка получать фронтовое издание «Франкфуртер цейтунг». Нам стало известно, что в начале октября в Берлине образовано новое, парламентское правительство во главе с принцем Максом Баденским, которого считали либералом. Правительство должно было предпринять шаги для прекращения войны. Нам стало известно и то, что в конце сентября Верховное командование потребовало, чтобы противнику было сделано предложение о перемирии. До фронта докатились слухи, что Болгария порвала с Германией, а Турция находится накануне разгрома. На австрийском фронте в Италии появились явственные признаки разложения. В связи с такой ситуацией мы острили: «Мы будем стоять здесь, на Западе, до тех пор, пока противник не огреет нас с тыла».
В те дни одна сильно потрепанная на фронте дивизия расположилась на окраине нашей деревни. Я связался с начальником штаба дивизии неким майором Хазе и добился того, чтобы мою роту передали в его распоряжение.
Теперь мы не были одинокими в этом неспокойном районе. Майор Хазе был полной противоположностью офицеру Генерального штаба — надутому подполковнику, который так разозлил меня. Хазе основательно заботился о своей дивизии, а также о моей роте. Из уважения к нему я не посылал
Когда в конце октября стало известно об отставке Людендорфа, Хазе сказал мне наедине: «Теперь конец». Правда, ему было известно, что предстоит попытка образовать на Западе новый фронт — от Антверпена вдоль Шельды до Мааса. Однако вскоре он рассказал мне, что сомнительно, удастся ли удерживать позиции от Антверпена до Мааса. К тому же и дальше к югу, в районе юго-восточнее Шарлевиля, дела плохи. Когда в начале ноября узнали о возможном отречении германского кайзера, майор Генерального штаба Хазе совсем пал духом.
Дивизия, или, лучше сказать, ее остатки, была между тем перемещена дальше на северо-запад, в Арденны — сильно лесистую бельгийскую возвышенность. Там мы получили серию сообщений, что германский флот отказался действовать против английского флота. Майор Хазе считал, что такое использование флота было бы все равно бесполезным. При благоприятных условиях флот нарушил бы на один-два дня коммуникации между Англией и континентом, однако сомнительно, чтобы он, учитывая значительное превосходство английских военно-морских сил, смог уцелеть. Затем пришло сообщение, что король Людвиг III Баварский изгнан из Мюнхена. Потом я узнал от майора Хазе, что кайзер бежал в Голландию и что комиссия по перемирию выехала для переговоров с французским маршалом Фошем. На обратном марше через Маас мы узнали, что перемирие вступило в силу 11 ноября 1918 года и немецкая армия должна немедленно сдать большое количество оружия и в короткий срок очистить территорию западнее Рейна. На многих войсковых повозках и автомобилях появились первые красные флаги. Советы солдатских депутатов уже создались во многих местах, и Верховное командование ничего не могло с этим поделать. В моей роте в Совет были избраны фельдфебель, унтер-офицер и солдат — ремесленник из Шлезвиг-Гольштейна.
В 1914 году я был воодушевлен идеей войны до победы и нисколько в ней не сомневался. Война неожиданно затянулась, и все надежды на победу рухнули. Сначала я решил: это было просто выше наших сил. Ведь, в конце концов, вся огромная тяжесть войны лежала на плечах германской армии и немецкого народа. Надо сказать, что я гордился этим даже теперь, после такого исхода войны. Многие офицеры, с которыми я разговаривал на марше или на стоянках во время отхода, считали, что печальный конец войны объясняется отречением кайзера и революцией в Берлине и других крупных городах Германии. Реже утверждали — и я тоже придерживался этого мнения, — что сопротивление немецкого народа было попросту сломлено в результате затяжной войны и неслыханных жертв, лишений и тягот.
Иные офицеры полагали даже, что революция — это лишь внешнее проявление того, что немецкий народ в своей массе хочет покончить с войной, после того как в конце сентября 1918 года Верховное командование заявило о своем банкротстве. Так думали большинство пожилых офицеров резерва и ландвера. Весь комплекс вопросов они рассматривали, в основном, с гражданской точки зрения. Я был согласен с майором Хазе, который признавал, что мы проиграли войну из-за превосходства сил противника, но полагал, что революция ухудшила условия перемирия.
По пути к Рейну я разговорился как-то с командиром одного гвардейского полка, майором с окладистой бородой. Он гордился тем, что его еще достаточно хорошо укомплектованный полк пел песню: «Вот гвардия, что любит кайзера…» Когда же я сказал, что на многих повозках его полкового обоза видны красные флаги, майор, разозлившись, ответил, что это вклинились чужие повозки. Мы поскакали назад, и он удостоверился, что повозки принадлежали его полку. Позднее, в начале января 1918 года, я слышал в Берлине, что и старая кайзеровская гвардия, которую собирались использовать в Берлине для борьбы с революцией, к рождеству «разошлась по домам».