Я нашел подлинную родину. Записки немецкого генерала
Шрифт:
При осмотре Рима мне пригодилось знакомство с систематически публиковавшимися в «Берлинер тагеблат» работами искусствоведа Зигфрида Лилиенталя, писавшего под псевдонимом Фриц Шталь. Читал я и такие труды по истории и культуре Италии, как работы Виктора Хеена, француза Шарля де Бросса, а также «Историю папства» Ранке и «Путешествие по Италии» Гёте. Для меня Рим, как ни один другой город в мире, являл собой картину грандиозного исторического развития, этапами которого были и Римская империя, и папский Рим, и упорная борьба германских императоров с папами в разные века, и бурное время Ренессанса. Не менее поучительным было и чередование эпох в истории культуры великого города.
В Риме меня влекли к себе прежде всего приметы, вернее, уцелевшие памятники истории двух с половиной тысячелетий с ее взлетами и
Воочию увидел я и то, что представлял собой современный Рим под властью фашизма, поставившего себе непосильную задачу — восстановить былую империю. Осмотр римских достопримечательностей я ограничил, в основном, прогулками по Палатину и посещениями Ватикана и его музеев и собора Святого Петра. Сколь ни величественное впечатление производил этот собор внешне и сколь ни роскошно было внутреннее убранство, я, сравнивая его с мечетью Айя-София в Стамбуле, невольно отдавал предпочтение этому творению Византийской империи, отколовшейся от Рима. Простота и ясность линий церкви «святой мудрости» выгодно отличали ее от собора Святого Петра с его почти угнетающей пышностью, характерной для эпохи барокко — этого стиля, порожденного духом контрреформации. Именно собор Святого Петра во всем его пышном великолепии заставил меня отказаться от моих старых симпатий к рококо и барокко (особенно нравились мне до этого некоторые памятники церковного зодчества в Австрии и Баварии), сколь ни замечательны отдельные его творения в Риме — такие, например, как виллы Боргезе и Фарнезе, Пантеон и старые церкви Святой Констанции и Святого Климента. Так или иначе пребывание в Риме подействовало на меня в этом отношении отрезвляюще, что, впрочем, вовсе не помешало мне любоваться другими достопримечательностями и красотами Вечного города.
Неаполь, несмотря на все свое очарование, произвел на меня тягостное впечатление. В узких переулках перенаселенного города царила страшная нужда. Вся хваленая романтика Неаполя с его песнями и музыкой выглядела как декорации ярмарочного балагана и была лишь приманкой для туристов. Музыкальные, но нищие неаполитанцы старались поживиться за счет многочисленных, падких на зрелища иностранцев. Видел я и памятник Конрадину — последнему королю Сицилии из немецкой династии Гогенштауфенов, разгромленному и обезглавленному его соперником Карлом Анжуйским, французским претендентом на сицилийскую корону. Не представляя художественной ценности, эта скульптура воскрешала в памяти первое серьезное поражение завоевательной политики германских императоров в средневековой Италии.
Я не воспользовался представившейся возможностью съездить с небольшой группой немецких туристов в Канны, где в 216 году до нашей эры карфагенский полководец Ганнибал окружил и наголову разгромил римские легионы. Во время отпуска хотелось забыть обо всем, что имело отношение к войне. Поэтому я предпочел поездку в Пестум, где среди пустырей и болот высятся руины греческого города V века до нашей эры с храмами Посейдона и Деметры, которые напоминают сразу и о беспощадности времени и о долговечности творений человека. За все мое пребывание в Неаполе подлинное удовольствие доставила мне лишь поездка на остров Капри. Побывал я, конечно, и на развалинах Помпеи.
На Сицилии — некогда житнице Древнего Рима — меня сразу же поразила нищета населения, которая все больше бросалась в глаза по мере того, как мы от прибрежных районов направлялись в глубь острова. Возможно, именно этой горькой нуждой и объяснялось то, что во времена фашизма Сицилия считалась особенно ненадежной. На острове нам рассказали о многочисленных столкновениях местного населения с карабинерами. Сицилианцы, как и жители Неаполя, отличались набожностью, что, впрочем, ни в малейшей степени не повлияло на их гордость и мстительность — на острове бывали еще случаи кровной мести. Большой интерес вызвали у меня памятники греческой цивилизации на Сицилии, в частности, в Селинунто и в Агригенто. В архитектуре сицилийских городов сохранилось немало руин и памятников IX века — периода господства сарацинов, под властью которых на Сицилии, как и в Южной Испании, расцвела высокая культура, уничтоженная впоследствии норманнскими завоевателями.
Гробница
Во время нашей поездки по Италии мы останавливались в больших отелях. Познакомиться с жизнью простого народа там было довольно трудно даже при моем знании итальянского языка. Поэтому я много бродил по рынкам и подолгу сидел в дешевых ресторанчиках, хотя от запаха пережаренного оливкового масла и чада у меня трещала голова. Еще в Германии кто-то из знакомых говорил мне: «Если хочешь знать Италию не только по бедекеру, заходи почаще в траттории, но, перед тем как зайти, посмотри, сидят ли за столиком два-три священника. Коли сидят — заходи смело: готовят хорошо и винцо славное». За время поездки я на опыте убедился в справедливости этих слов. Однако в неплодородных районах страны (а их в Италии немало) я встречал и священников, которые сами жили в бедности и хорошо понимали, что такое горькая нужда в их приходах.
Примечательно, что и во время моих поездок в Италию в последующие годы итальянцы, с которыми я беседовал, не раз говорили мне, что при фашистском режиме условия жизни заметно ухудшились. После того как в 1937 году меня заставили сдать экзамен по итальянскому языку, меня дважды командировали на стажировку в итальянскую армию.
Коль скоро я вспомнил о личных, сугубо невоенных вещах, то заодно скажу несколько слов и о моих любимых занятиях в свободное время, к которым я пристрастился еще с гимназических времен. В период учебы на курсах высшей военной подготовки в Штутгарте и во время работы в Берлине с ноября 1923 года круг моих интересов значительно расширился, между прочим, не без влияния некоторых моих сослуживцев по отделу Шлейхера — в первую очередь Отта, Маркса и Шпека.
Больше всего я увлекался историей, литературой, а также изобразительными искусствами и театром, в том числе самыми модернистскими направлениями.
Говорил об этом я неохотно и уж тем более не стремился при случае щегольнуть эрудицией и, что называется, пустить пыль в глаза; я хотел лишь расширить свой кругозор и сделать свой досуг содержательным и интересным.
В Берлине я жил на Вильгельмштрассе, поблизости от Малого театра на Унтер-ден-Линден, но не подозревал о его существовании до тех пор, пока майор Отт не сказал мне как-то, что в этом театре ставят самые интересные и злободневные социально-критические пьесы. Первьм спектаклем, который я посмотрел посте этого на его сцене, была французская пьеса «Гробница Неизвестною солдата», посвященная мировой войне и политической спекуляции на памяти ее жертв, которая процветала во Франции так же, как и у нас. С тех пор я стал чаще посещать этот театр. В 1932 году я видел там драму Густава фон Вангенхейма «Здесь зарыта собака». Я вообще предпочитал драму остальным жанрам и поэтому из других берлинских театров чаще всего посещал театр Макса Рейнхардта, Государственный драматический театр, театр на улице Штреземана и теагр «Ренессанс».
Помню, я долго находился под впечатлением английской пьесы «Та сторона». Она свидетельствовала о том, что в годы войны люди по обе стороны фронта жили в одних и тех же условиях. И у нас и в окопах наших врагов солдаты ругали войну и офицеров, утопали в грязи, задыхались от смрада, хоронили убитых товарищей, издевались над новичками из пополнения, думали главным образом о еде, о письмах из дома и все вновь и вновь гадали, когда же наконец кончится война. Пьеса хорошо передавала грубый окопный юмор. На меня она подействовала как-то умиротворяюще; стало быть, думал я, нам жилось не лучше и не хуже, хотя мы и проиграли войну. И тут и там все расхлебывали солдаты-фронтовики.