Я Не игрушка для тебя
Шрифт:
— Ты бы предупредила, малыш, — голос становится мягким и отдает вибрацией в мое сердце.
— Пойдем кушать, — опускаю руку на животик, что мы уже голодные.
— Что сегодня желаете? — оказывается рядом. Одной рукой приобнял за талию, а другую опустил на мою руку, на животе.
— Сладкого хотим и копченой колбаски, — захлебываюсь слюной.
У меня начались вкусовые бжики. Я могла котлету заедать шоколадкой и мне жутко хотелось пива. Пива хотелось так, что начинало трясти и кружило голову.
— Пей! — поставил тогда передо мной большой бокал пива Савелий.
Вопросительно
— Безалкогольное, — кивает он на пенное.
Трясущимися руками обхватываю бокал и жадно пью. С чем сравнить эту жажду? Только с помешательством. Отбери у меня тогда это пиво — убила бы, честное слово. Но как только жажда была утолена — больше не хотелось, совсем.
73. Роды
САВЕЛИЙ.
Мой маленький бегемотик. Скоро рожать. Сидим, как на пороховой бочке. Ребенок — шустрый. На УЗИ пол не смогли рассмотреть… ни в первый, ни во второй раз. А потом и спрашивать не стали. Ждем "стесняшку", накупив детских вещей нейтрального цвета: бежевый, салатный.
Ждали-ждали, а как оно обычно бывает — неждан подкрался незаметно. Ритуля, мурлыча какую-то мелодию, перебирает вещи в шкафу. Я с ноутом, в обнимку, на кровати. Только слышу ее "ой", хватается за живот и начинает тяжело дышать.
— Сссавелий! — через стон, тянет ко мне руку.
К тому моменту, как у Риты начались настоящие схватки, процесс сборов в роддом, у нас обоих, был доведен до автоматизма. Потому, что уже несколько раз появлялись совсем не слабые «предвестники». И каждый раз ночью. Моя благоверная расталкивала меня именно в тот момент, когда мне снилось что-нибудь особенно интересное и, расширив глаза, трагическим шепотом сообщала: «Все! Рожаю!» И я, зевая и натыкаясь на стены, паковал тапочки, зубную щетку и сигареты. На кой ляд, сигареты? Да, чтоб были! Прогрели машину, доехали до частной клиники, разбудили всех, кого только можно… Ну и что? Схватки утихли, раскрытия никакого, и я, тихо скрежеща зубами, везу бодрую, повеселевшую Нестерову обратно домой.
И вот она, в очередной раз, начинает «рожать», я на автомате доставляю ее по месту назначения, мысленно готовясь везти назад.
«Раскрытие три пальца, воды только что отошли. Сейчас подойдет ваша врач-акушер» — сообщает медсестра.
Захожу в палату, Ритуля бледная, губы трясутся. Я сам, как истеричка, но пытаюсь этого не показывать. Начал нести какую-то чушь, травить анекдоты. В конце концов, рассмешил жену до слез.
Когда схватки участились, стало не до смеха. Мы, с Ритой, ходили по палате и хором дышали по команде врача: раз-два-три-четыре — вдох; раз-два-три-четыре-пять-шесть — выдох. Время от времени она останавливалась и мертвой хваткой вцеплялась мне в локоть: схватка. Большие голубые глаза застилала боль. Я держал ее, молясь, чтобы мне досталась если не вся боль, то хотя бы половина.
Помог ей залезть на этот «трон». Ума не приложу, как это беременные женщины, со своими животами, да еще во время жестоких схваток, забираются туда без помощи мужей. Ласточку свою я на кресло практически поднимал на руках.
— Раскрытие хорошее, надо потужиться! — говорит врач, и смотрит на нас.
Я держу жену за руки, стоя у изголовья. Со стороны все выглядело, наверное, довольно смешно: вроде бы рожает одна женщина, а тужатся четверо — глубоко вдыхают, задерживают дыхание, краснеют, выпучивают глаза… И один из них, заметьте, мужчина!
— Нестеров! В следующий раз сам пойдешь рожать! — рычит моя женщина.
Твою мать! Никогда не забуду ее крика! Каждый ее крик — удар в солнечное сплетение.
— Тужься еще! — кричит врач. — Головка уже пошла!
Моя тигрица рычит и материться… Раздается писк. Поворачиваю голову… В руках акушерки карапуз, перемазанный кровью.
— Мужик! — говорю я. — Это мальчик, — обиженно поправляет акушерка. — А чего он такой красный? — спрашиваю. — Он розовенький! — возмущается врач.
Спорить не стал. Врачу виднее все оттенки красного…
Ритуля выглядела такой счастливой! Усталая, растрепанная, но до того довольная! И красивая, как мадонна. То есть не в том смысле красивая, что хоть сейчас на светский раут, а как будто светящаяся изнутри, такая невозможно волшебная, такая родная. И вся моя. А уж когда нашего мальчишку положили ей на живот, приложили к груди, и он, недолго думая, зачмокал, я, честно говоря, опустился на пол, ноги уже не держали и заревел… Второй раз, в своей взрослой жизни.
Когда мне дали сына на руки — не знал, как держать. Такой крохотный. Такой беззащитный. Включил "папа может!", трепетно прижал к себе. Поднял на нее глаза:
— Спасибо, любимая! — люблю ее, пиздец как люблю… и его теперь тоже.
74. Эпилог
Врач отчитывала родственничков, как детей малых. Тихомировы и Королевы получали выговор, выстроившись вдоль стены.
— Мамочке нельзя: цитрусовые, шоколад, все продукты красного цвета! А вы, что пытаетесь ей передать?
Макар спрятал за спину пакет с апельсинами. Тихомиров-отец что-то записывал в телефон. Гоблин, протер платочком вспотевшую лысину и протянул врачихе коробку конфет, со словами: — Это вам! Даже и не думал…
— Не думали они! Почему без бахил? Без бахил и в верхней одежде не заходить!
Слушаю и смотрю это представление через большое смотровое окно, выходящее на коридор. К родственникам подошел Матвей с букетом цветов и помахал мне рукой.
— Вот смотри, сын! — говорю своему малышу, который сладко посапывал у меня на руках. — Это твои дедушки и дядьки-оболтусы.
Маленькое личико нахмурилось, будто он понимал, о чем я говорю.
"Пиццу хочу!" — отправляю смс Макару. Вижу, как он показывает телефон Матвею. Парни кивают и сматываются добывать ее мне.
Ну вот! От части ходоков избавилась на время. Дедули посюсюкавшись и надавав "ценных" советов по воспитанию дитя, тоже покинули палату.
Егор Савельевич проснулись и начали причмокивать, ища мою грудь. Встала. Опустила жалюзи на окне. Взяв на руки сына, стала кормить. Голову поднимаю, а братишки таращаться, держа в руках эту злощастную пиццу.
— Вашу мать! Вы что, бессмертные?! — шиплю на них. — Савелий увидит, головы пооткручивает!
— Мы ему не скажем, — выдает Матвей и оболтусы продолжают глазеть, как малой начмокивает грудь.