«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз
Шрифт:
Насколько же серьезно следует воспринимать комплименты Томаса Манна по адресу Наживина? Может быть, они были только вежливой фразой? Заключительные слова письма создают впечатление, что он либо читал роман Наживина очень поверхностно, либо к тому моменту еще не дочитал до конца. «Надеюсь, – писал Томас Манн, – что Вы довольны немецким переводом и что на нашу публику Вы произведете такое же глубокое впечатление, какое Ваш роман, без сомнения, произвел у Вас на родине».
Описание зверств большевиков в конце третьего тома «Распутина» сделало бы публикацию романа в Советском Союзе невозможной. Более того, если бы рукопись попала к властям, то автор был бы неминуемо арестован и обвинен в контрреволюционной деятельности. Мог ли Томас Манн не знать об этом? Его высказывание в данном случае никак нельзя объяснить тривиальной неосведомленностью европейца. Еще в 1919 году он писал о ситуации в Советской стране: «Интеллектуалы, которые отказываются присягать коммунизму, вынуждены голодать, бежать: Мережковский, Андреев. Тирания должна быть страшной» [18] [19] .
18
Tb. 1918–1921. S. 137 (20.01.1919).
19
Pariser Rechenschaft // GKFA. 15.1. 1172.
Некоторые обстоятельства говорят о том, что он не только вежливо полистал книгу, которую ему прислал русский коллега. Встреча с эмигрантами в Париже зимой 1926 года стала самым интенсивным личным соприкосновением Томаса Манна с «русской сферой». Подробнее всего он рассказывает в «Парижском отчете» о своем «неформальном» визите к Шмелеву, чья трагическая эпопея «Солнце мертвых» глубоко его взволновала и вызвала у него смешанные чувства [20] . Письмо к Наживину было, как уже упоминалось, написано в тот же период, особенно тесно связанный для Томаса Манна с «русской» темой.
20
Ibid. S. 1202 f.
И в «Солнце мертвых», и частично в «Распутине» жизнь людей при советской власти показана совершенно невыносимой, но в социальном романе Наживина поставлены иные акценты, чем в эпопее Шмелева. В «Солнце мертвых» проведена четкая разграничительная линия между Правдой и Ложью, Свободой и Угнетением, Добром и Злом. Добро в широком смысле ассоциируется с прошлым, т. е. с дореволюционной Россией, которую Шмелев тем не менее не идеализирует. Зло – хаос и смерть – живет в настоящем. В романе Наживина добро и зло «равномерно распределены» между обеими сторонами: в настоящем огромная страна задыхается от слез и крови, а прошлое – «грязный кошмар», от которого надо освободиться. Доктор, один из главных героев «Солнца мертвых», осмысляя происшедшее со страной, сознает, что революционная идея, которой бредила интеллигенция, – обман. Он вспоминает Достоевского, предвидевшего миллионные жертвы социального эксперимента, и напоминает о моральной ответственности Западной Европы, которая наблюдает за муками России с любопытством студента-медика.
Главные герои Наживина тоже осмысляют происшедшее, но не приходят к однозначному пониманию вины и ответственности. Так или иначе им кажется, что все бессмысленно, что люди никуда не годятся и ни во что не верят. Так, Андрей Иванович, вместе с другими арестованными ожидающий в сенном сарае расстрела, восклицает: «Страшно не то, что старая княгиня на воротах болтается, а страшно то, что в душе у него [человека из народа] ничего не осталось. В душе у него нуль, такой nihil <…>» [21] Так же нигилистически высказывается о настоящем дореволюционной России и Распутин в разговоре с графом Саломатиным. Сам граф был, как не без сарказма сообщает автор, «не только очень образованный, но даже почти ученый человек». Его взгляд на судьбы своего Отечества не мог не напомнить Томасу Манну его собственную теорию «азиатизма», ибо, по мнению Саломатина, «основное несчастие России в том, что, дочь азиатского Хаоса и Анархии, она не имеет, как другие европейские государства, под собой прочного фундамента греко-римской культуры». В ее будущее граф не верил [22] .
21
Наживин И. Распутин. С. 218. URL:(Дата обращения 20.01.2020).
22
Там же. С. 94, 12.
Объективно «Солнце мертвых» ставило под вопрос ту идеологическую конструкцию, над которой Томас Манн неустанно трудился с 1918–1919 годов. В книге Шмелева содержалась принципиально важная мысль: «устремленная в будущее» идея была ложной, а дореволюционная – Томас Манн называл ее «бюргерской» или буржуазной – форма жизни была нормальной и естественной. Шмелев показал, что мода на идею социализма, которой с восторгом следовали многие «буржуазные» интеллектуалы, безнравственна перед лицом массового революционного террора. В этом вопросе Томас Манн, взявший курс на исторический оптимизм и устремленность в будущее, не мог не почувствовать себя задетым. В «Парижском отчете», заочно полемизируя со Шмелевым, он вступился за «идею». Несмотря на всю пролитую кровь, «идея», по мнению Манна, на стороне Советов, а не одряхлевшего Запада. Буржуазная форма жизни и буржуазный интеллектуализм не являются более устремленными в будущее. В пылу полемики он искажал мотивы Шмелева, приписывая ему точку зрения «буржуазии», и выдвигал аргументы против положений, которых в «Солнце мертвых» не было вовсе [23] .
23
Pariser Rechenschaft // GKFA. 15.1. 1204 f.
Роман Наживина «Распутин», напротив, объективно подтверждал штампы и мифы, на которых основывался манновский образ России. Он поддерживал иллюзию, что террор и насилие были лишь неким «русско-азиатским» явлением, и таким образом реабилитировал саму по себе «идею», столь дорогую Томасу Манну. В романе Наживина выразилась и другая близкая Томасу Манну мысль: буржуазная (в широком смысле) форма жизни окончательно изжила себя еще до революции. Эти обстоятельства позволяют предположить, что комплименты роману Наживина не были дежурной любезностью со стороны Томаса Манна. Наживин и Шмелев по-разному видели сочетание революционной идеи и ее воплощения в советской действительности. Томасу Манну взгляд Наживина был, безусловно, ближе и понятнее.
Вера и надежда, о которых Артур Лютер писал в предисловии к «Распутину», проявляются в финале романа. Вечером Светлого Воскресения к отцу Феодору, священнику в провинциальном Окшинске, неожиданно приходит известный в городе чекистский комиссар – палач и истязатель – и рыдая молит спасти его окаянную душу… В конце этой сцены, напоминающей романы Достоевского, отец Феодор обращается к образу Спасителя:
– Так. Я понял, Господи… Но не распаянные, торжествующие, наглые? Понять их можно. Простить – за себя – можно. Можно даже признать себя виноватым пред ними. Но – любить… Где же найти силы, Господи?
Христос молчал, но четко выделялись его слова из удивительной Книги: Бог есть любовь и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем.
– Все-таки любить? – тихо сказал священник. – Опять принимаю с покорностию, Господи, хотя и нет полной ясности сердцу моему… [24]
24
Наживин И. Распутин. С. 246–247.
Значил ли этот символический финал, что спасение Отечества не было вопросом идеологии и политики, а находилось в области Духовного? Через двадцать один год, в январе 1947 года, Томас Манн завершил роман «Доктор Фаустус» схожим по звучанию открытым вопросом: «Скоро ли из мрака последней безнадежности забрезжит луч надежды и – вопреки вере! – свершится чудо? Одинокий человек молитвенно складывает руки: Боже, смилуйся над бедной душой моего друга, моей отчизны!» [25]
25
Манн Т. Доктор Фаустус // Манн Т. Собрание сочинений: в 10 т. М., 1961. Т. 5. С. 658.
Роман «Распутин» был не единственным произведением Наживина, попавшим в поле зрения Томаса Манна. В 1929 году журнал «Ди шёне литератур» опубликовал отзыв о его новом романе «Ненасытные души» (нем. «Unersattliche Seelen»). Автор публикации, Адольф фон Грольман, писал:
Все русские романы похожи один на другой, как две капли воды, так и здесь: экстравагантности, необузданный реализм и эсхатологическое мистицирование, только в данном случае из вторых рук, с опорой на Достоевского, но, к счастью, более сдержанно, чем у того. Не было ни малейшей причины переводить эту книгу; немецкий автор с этой рукописью не нашел бы издателя; но на переводы деньги есть всегда; конечно, позаботились и о том, чтобы Томас Манн прислал письмо со стереотипным похвальным словом – все это в конце концов уже не выдерживает никакой критики. Русофилы будут довольны: как всегда, тут неизменно одно и то же: наполовину тургеневские «Отцы и дети», наполовину Достоевский – все это можно еще расценить как курьез. Необходимо указать в очередной раз на эти сомнительные стороны, хотя нельзя не признать, что Наживин умелый рассказчик и что он нашел хорошего переводчика [26] .
26
Die schone Literatur. Herausgeber Will Vesper. 30. Jahrgang 1929. Leipzig. S. 170 f.
Был ли роман Наживина действительно так плох, или пером фон Грольмана водили ревность к моде на русских авторов и личная неприязнь к Томасу Манну?
Немецкий перевод этого романа вышел в 1928 году. В оригинале он появился лишь в 1933 году под названием «Женщина» в одном из русских эмигрантских издательств в Югославии [27] . Его главными героями были богемные художники и интеллектуалы, занятые поисками идентичности и эротическими переживаниями. Первая мировая война и революция возвращают их в грубо-реальный мир. Местами герои Наживина полемизируют с идеями «Крейцеровой сонаты» и «Братьев Карамазовых». Веры и надежды в этом его романе так же мало, как и в «Распутине».
27
Naschiwin I. Unersattliche Seelen. Leipzig Wien: C. Weller Co. Verlag, 1928; [Наживин И.} Собрание сочинений И. Ф. Наживина. Т. VIII. Женщина. Новый Сад: типография С.Ф. Филонова, 1933.