Я не свидетель

Владимир ГОНИК

Я НЕ СВИДЕТЕЛЬ

1

– Ну что, Ефим Захарович, закончил?
– спросил прокурор области.

Левин понял оба смысла этого вопроса - и прямой и второй, подспудный, поскольку они были связаны между собой: он, прокурор следственного управления Старорецкой областной прокуратуры, еще несколько месяцев назад предупредил руководство, что как только закончит дело по поводу ограбления кооператива "Мода", сразу же уходит на пенсию. Дело он завершил, и сейчас пухлые тома лежали на столе перед шефом, чтобы через день-другой уйти в суд. И потому потаенный смысл вопроса означал: "Все-таки уходишь? Не передумал?" Нет, не передумал. Ему шел шестьдесят второй год. Тридцать пять лет он в сущности занимался одним и тем же изо дня в день: выезды на место

происшествия, допросы, контроль за следствием в районных прокуратурах. Его поднимали звонки по ночам, когда работал прокурором-криминалистом, и сонный, с еще затуманенной головой, помаргивая от рези в покрасневших глазах, ополоснутых сильно хлорированной водой, он садился в фургончик спецмашины и ехал на место происшествия - в дождь, в слякоть, в мороз, в распутицу, и по гладкому шоссе, и по тряским колдобинам проселка; звонки выдергивали его из-за праздничных застолий под Новый год, на Первомай или на Октябрьские. Спецмашина увозила его с концерта в филармонии; в летние воскресные дни тот же "рафик" приезжал за ним на речной пляж или на лесную поляну, где он отдыхал с семьей или друзьями (дежурного по прокуратуре обычно ставил в известность, где его искать...) Нет, он не передумал. Он устал обшаривать и переворачивать трупы, присутствовать на вскрытиях и при обысках чужого жилья, ездить и летать в чужие города и возвращаться с сумками и чемоданчиками, набитыми изъятыми рублями, долларами, фунтами, золотом, бриллиантами, ножами и пистолетами. Он устал от ругани с милицией, знал, до какого уровня упала там квалификация сыщиков и следователей, знал, как бегут оттуда профессионалы из-за мизерной зарплаты, убогого оснащения. Нет серьезного конкурсного отбора, способная молодежь не очень-то рвется пахать за гроши, а потому пробивается больше случайных малообразованных людей. Но входить во все эти чужие печали он не мог, потому что над ним висело начальство, изрекавшее: "Найти!" И потому, ругая милицию за промахи, ошибки, вынужденную (субъективную или объективную) нерасторопность, он в сущности ругал не милицию, а Систему. Не мог он каждый раз входить в их положение, как не входили в его положение те, кто стоял над ним... От всего этого Левин устал. Жена, едва ему исполнилось шестьдесят, начала давить: "Хватит! Сколько можно?! Уходи! Хоть для себя, для семьи поживи. С голоду не умрем". Он пообещал, что "вот-вот" уйдет. Но прошло еще полтора года, за которые ничего не изменилось, разве что увеличилась преступность, однако теперь, закончив дело по кооперативу "Мода", он сказал себе: "Все!"

– Не передумали, Ефим Захарович?
– спросил прокурор области.

Они сидели в его большом кабинете. Был полдень, но от густого снегопада за окнами в комнате стало сумеречно.

– Нет. Я уже дома всем объявил. Там такие планы строят! В особенности внук.

– Внука в садик водить?

– А что? Моцион.

– Ну что ж, - вздохнул прокурор, - оформляй, проводим, как положено. Что хочешь в подарок на память?

– Красную папку с золотыми буквами, - усмехнулся Левин.

– Это мы умеем.... Здесь все в порядке, чисто?
– хлопнул прокурор ладонью по томам дела.

– По-моему, все в порядке...

Еще час Левин болтался в прокуратуре, заходил то в один, то в другой кабинет, затем отправился домой. По дороге зашел в парикмахерскую, очередь была небольшая, он сел ждать.

– Следующий!
– услышал он и пошел к освободившемуся креслу.
– Что носите?
– спросила парикмахерша, заталкивая ему за ворот салфетку.

– Низкую "польку".

Руки у нее после мытья были холодные, и он слегка поежился. Когда она уже сушила голову феном, его охватила вдруг дремота.

Слипались веки, и, боясь уснуть, Левин стал поглядывать на себя в зеркало. Худое бесцветное лицо уставшего человека, лоб от залысин высок, но волосы густые, пышные, был убежден, что сохранил их потому, что никогда не пользовался шампунями, а только мылом. Под серыми в коричневую крапинку глазами тяжелые мешки, какие-то прожилки на скулах. "Как еще это изменится? Катаракта, тугоухость, начнут выпадать зубы?" - подумал он невесело и удивленно

вспомнил, что девочек в его жизни до женитьбы было немало, нравился. Он скосил глаза, отыскал в зеркале отражение вешалки. Синее из плащевки пальто с меховой подстежкой и шапка были на месте. Он знал, что жулье заглядывает в парикмахерские...

– Бреетесь сами, дома?
– прервала его раздумья парикмахерша.

– Да.

– Боитесь СПИДа?

– Нет. Привычка.

– Все ополоумели с этим спидом. Вон, маникюрша, без работы сидит.

"То ли еще будет!" - мысленно усмехнулся он.

Одеваясь, Левин затянул пояс потуже, пальто на размер или два больше. Он был худ, и жена не любила на нем вещи в обтяжку, покупала и пальто, и куртки, и свитера - чтобы были посвободнее, немножко полнили...

Домой Левин пошел пешком, по дороге зашел в аптеку, где жена работала провизором. Он увидел ее сквозь широкое с окошечком стекло. В глубине стояли столы с колбами, ретортами, весами и еще какими-то склянками, за которыми колдовали три женщины в белых халатах. Одна из них, заметив Левина, что-то сказала другой - немолодой, в очках, и та, подняв голову, кивнула ему, мол, я сейчас, подожди. Потом она вышла к нему, спросила:

– Ты домой?

– Да.

– Обед на плите.

– Хорошо.

– Ну, что, закончил?
– и посмотрела ему в глаза, радуясь и сочувствуя ему, вроде жизнь его кончилась и начнется доживание.

– Закончил.

– Будешь оформлять пенсию?

– После того, как пройдет в суде. Мало ли что, могут вернуть на доследование, - это решение возникло только что, неожиданно.

– Ну и пусть доследуют. Без тебя не смогут, что ли!

– Неудобно.

– Смотри сам, что тебе удобно, что неудобно... Ладно, иди, у меня много работы...

Дома он поел из одной тарелки сперва суп, а потом гречневую кашу с куском отварного мяса, вымыл тарелку, полистал газеты, лежа на тахте. Потом Левин прошел в комнату, служившую спальней и кабинетом, включил настольную лампу, выдвинул ящики письменного стола и начал там рыться. За этим занятием его застала жена. Он слышал, когда она вошла, хлопнув дверью, слышал, как снимала сапоги. Теперь, стоя в дверном проеме в старенькой мутоновой шубе, в чулках, спросила о внуке:

– А где Сашенька?

– Женя повела его на утренник в Дом офицеров. Виталий звонил.

– Что ты ищешь?

– Бумажки, справки. То, что понадобится.

– Она подошла ближе. Левин помог снять шубу.

– Принеси тапочки, - попросила.

Когда, водрузив шубу на вешалку, он вернулся с тапочками, она участливо сказала:

– Не нервничай, Фима. Когда-то же надо уходить. Все люди так. Как-нибудь проживем, с голоду не умрем. Твоя пенсия, я еще работаю...

– Я не нервничаю, просто...
– и он подумал, что действительно материальная сторона не так уж беспросветна: на юрфаке в университете он читал курс криминалистики, имел дипломников, вел практические занятия в школе милиции...

– Ты Виталию сказал, чтобы он хлеб купил?
– уже из кухни спросила жена.

– Нет.

– И мусор второй день не вынесен.

– Я схожу за хлебом, потом мусор вынесу...

Магазин был рядом, через дорогу, поэтому Левин не стал переодеваться, натянул на старую фланелевую ковбойку куртку, обмотал шею шарфом и как был в домашних джинсах, вытертых до белых пролысин, вышел.

Когда вернулся, жена сказала:

– Тебе звонили. Какой-то Михальченко. Просил позвонить. Сказал, что ты знаешь его телефон - она держала в одной руке алюминиевую кастрюлю, в которой вчера подгорела каша, а в другой жесткую металлическую мочалку. Кто это?
– Жена подозрительно посмотрела на него.

– В Ленинградском райотделе в угрозыске работал. Капитан. Два года назад его комиссовали, бандит прострелил ему руку. Нерв перебит, пальцы плохо сгибаются. Хороший парень. Молодой еще, тридцать четыре года.

– А что он хочет от тебя?

– Не знаю. Сейчас выясним.
– Левин подошел к телефону, набрал номер, который помнил на память - десятки раз звонил, нередко и по ночам, когда требовалось.

– Иван? Здоров! Звонил?

– Есть разговор, Ефим Захарович. Надо бы встретиться, - ответил Михальченко.