Я не свидетель
Шрифт:
– Что на этот раз?
– спросил директор, разглядывая красивую коробку.
– Авторалли.
– Спасибо, то-то будет радости.
– Ребенок должен иметь радость.
– Шоор знал, что никаких подношений, кроме какой-нибудь детской игрушки для своего семилетнего внука директор не примет.
– Как поживает ваш садовник? Я дома рассказывал о его цветах. Розарий - превосходно! Вы один раз говорили, что во время войны он спасал секретную картотеку с родословными лошадей. В репортаже об аукционе красиво будет дать этот эпизод: простой садовник спас такие документы, человек из народа. Демократично и не так сентиментально. Читатель любит... Как
– спросил Шоор.
– Иегупов... К сожалению, он в больнице.
– Очень жаль, очень жаль. Передайте ему привет... Дальше: сейчас хочу делать много снимков, мало текста, много снимков! Манеж и натура. На тех прекрасных лугах, - вернувшись к распахнутой балконной двери, Шоор указал куда-то за реку, которая отсюда казалась неподвижной и беззвучной, хотя по ней змеились мускулы стрежневого течения, сновали катера и моторки. Нужен подходящий парень. Чтобы он был, как говорят, образ времени. И рядом с лошадью выглядел не хуже ее. Ростом, фигурой, мышцами он должен подчеркивать ее красоту. Снимем в жокейской форме, в спортивном костюме и с обнаженным торсом. Я привез модели новых костюмов и обуви.
– Рекламируете? Хотите и таким образом на нас заработать?
– улыбаясь, миролюбиво спросил директор.
– Тут будет и ваш процент, - невозмутимо ответил Шоор.
– Где же мне взять такого парня?
– директор задумчиво поскреб щеку. Ладно, что-нибудь придумаю... Может быть в институте физкультуры... Вечером позвоню проректору, мы знакомы, - он поднялся.
– Значит, до завтра. В котором часу вас ждать?
– В одиннадцать. Будет солнце, хорошее небо, такое стереоосвещение. Шоор проводил директора до двери.
– У меня к вам приватная просьба, остановил он его.
– После войны в вашем городе был лагерь немецких военнопленных. В 1948 году в нем погиб дядька моего шефа господина Густава Анерта. Мне надо по этому вопросу выяснения. Куда я могу обратиться?
Директор пожал плечами, растерянно задумался - столь неожиданным оказался вопрос. После паузы он сказал:
– Для начала, видимо, надо обратиться в милицию... Так мне кажется. Может они подскажут...
– неуверенно заключил он...
– Что же я тут могу? Поговорю с начальником городского управления, попрошу, чтоб он вас принял, изложите ему подробности. Начните с этого.
– Я хотел бы для шефа иметь тут результат, - подчеркнул Шоор, когда они стояли уже у порога раскрытой в коридор двери.
Директор кивнул:
– Попробуйте... Всяко бывает...
Поздно вечером, когда Шоор доставал из холодильника банку любимого пива "Heineken", позвонил директор конного завода:
– Господин Шоор, я нашел вам, по-моему, подходящего парня. Работает в фотосалоне, и как натурщик подрабатывает в институте декоративного и прикладного искусства. Запишите: зовут Леонид Локоток. Завтра в десять утра он будет у вас. Платить ему будем мы. В рублях, конечно. Валюта нужна нам, а ему не положено... Теперь о другой вашей просьбе. Я говорил с начальником городского управления милиции. Понимаете?.. Вот... Это не в их компетенции. Он посоветовал поступить так: у нас есть частное сыскное бюро "След". Что? Да-да, приват. Они занимаются поисками исчезнувших людей. Возможно, возьмутся и за ваше дело. Попробуйте, вдруг получится. Запишите адрес, это недалеко от гостиницы...
– Да-да! Спасибо!
Утром следующего дня, приняв душ, побрившись, овеяв себя облачком цветочного дезодоранта, съев бутерброд с сыром и запив его чашечкой кофе прямо
– Прошу!
– крикнул Шоор.
В комнату вошел молодой человек в хорошем джинсовом костюме, куртка, подбитая белым мехом, была распахнута, и Шоор сразу увидел, что парень сложен великолепно - широкие сильные плечи, узкая талия, под тонким свитером, обтягивающим торс, проступали бугры мышц.
– Меня просили прийти к вам. Моя фамилия Локоток.
– Очень приятно, - улыбнулся Шоор.
– Садитесь, - парень Шоору понравился: крупное лицо, не придется особенно возиться с гримом и светом, чтобы "выбрать" каждую деталь - глаза, лоб, нос, рот, - все открыто, чуть вьющиеся светлые волосы. "Почти неккермановский тип, - подумал Шоор, ничего азиатского. Это подкупает читателей журнала, европейцы любят себе подобных.
– Вам господин директор объяснил, какую будем делать работу?"
– Да, - кивнул Локоток.
– Когда начнем?
– по-деловому спросил он.
– Через полчаса. Мы поедем отсюда все. Пива?
– предложил Шоор.
– Нет, благодарю, не употребляю, - Локоток рассмеялся.
Шоору понравился и этот отказ (пьет, конечно, но набивает себе цену), и приоткрывшиеся ровные здоровые зубы (можно будет сделать несколько снимков улыбающегося, довольного жизнью человека), и то, что красавчиком парня не назовешь (рядом с лошадью должен стоять настоящий мужчина спортивного и несколько сурового облика, женщины любят таких, ибо напомаженные красавчики напоминают им либо педерастов-наркоманов, либо алкашей-импотентов...).
Минут через пятнадцать вошел фотограф Шоора, обвешанный небольшими кожаными ящичками с аппаратурой, что-то сказал по-немецки, Шоор указал на Локотка, познакомил. Фотограф профессионально охватил Локотка взглядом и одобрительно похлопал его по плечу.
В половине одиннадцатого они втроем уехали на конный завод.
5
Корреспонденция "до востребования", за которой не явились адресаты, пролежав положенный месяц в почтовом отделении, хранилась затем еще месяц на главпочтамте. Теперь, когда и тут срок вышел, комиссия из трех человек во главе с заместителем начальника почтамта засела за ее разбор. Серые мешки с невостребованными письмами были свалены в кучу в углу небольшой комнаты. Предстояла нудная и кропотливая работа: вскрывать, читать и решать, что сжигать, а что отложить, еще раз прочитать и окончательно определить: сжигать или отправить в милицию. Обычно туда передавались письма, в которых имелись документы, важные бумаги или какие-нибудь особые сообщения. Но такое случалось редко. В основном все шло в топку.
Люди, читавшие чужие письма, настолько привыкли к этой рутинной работе, что не очень уж вникали в глубины и в смысл чьих-то посланий. Горе, заботы, описания, тяготы и печали жизни, радости по каким-то ничтожным или достойным поводам оказывались настолько сужены почти одинаковым для всех бытом, что тематически письма эти можно было рассортировать на три-четыре категории; в каждую из них той или иной стороной входила не только жизнь тех, кто писал и кому писались эти письма, но и тех, кто сейчас их читал. И редко попадалось что-либо этакое, цеплявшее внимание или необычное, как увлекательная, полная утопий книга, которая порою отодвигает от нас хоть на несколько часов однообразную и нудную жизнь. По этому последнему признаку письмо Георга Тюнена своему приятелю было отложено замначальника почтамта для вторичного прочтения.