Я не толстая
Шрифт:
– Гм…
Я замялась. Как ответить, чтобы Сара не волновалась зря? Я-то каждый вечер ухожу домой, а Сара живет в здании. Каково ей будет тут жить, сознавая, что по этажам Фишер-холла бродит опасный психопат?
Но, с другой стороны, Сара лишилась невинности еще на первом курсе, летом, когда проводила каникулы в Израиле, во всяком случае так она мне сказала. Поэтому вряд ли ее можно считать потенциальной жертвой.
Я пожала плечами и просто сказала:
– Да.
А потом изложила свою гипотезу насчет Кристофера Эллингтона и гибели Элизабет Келлог и Роберты Пейс. Рейчел не было, она поднялась
Когда я закончила, Сара спросила:
– Рейчел об этом знает?
– Нет.
У Рейчел и без того достаточно поводов для волнений. Кроме того (этого я Саре не сказала), если окажется, что моя теория неверна, это может плохо отразиться на моем испытательном сроке. Сами понимаете, заподозрить сына президента колледжа в двух убийствах…
– Это хорошо, – сказала Сара. – И не рассказывай. Наверное, тебе это не приходило в голову, но вполне вероятно, что твоя идея об убийствах – это проявление глубоко скрытой неуверенности в себе, возникшей из-за того, что тебя предала и бросила родная мать.
Я оторопело заморгала.
– Что-о?
Сара поправила очки.
– Сама посуди, мать украла у тебя все деньги и сбежала из страны с твоим менеджером. Наверное, это было самой тяжелой эмоциональной травмой в твоей жизни. Ты же потеряла все: сбережения, людей, которых считала своей главной опорой. А еще раньше ты практически лишилась отца, потому что он получил большой срок за махинации с чеками. Но когда кто-то об этом упоминает, ты просто отмахиваешься, как будто это какая-то мелочь.
– Нет.
Я не отмахивалась. По крайней мере, мне самой казалось, что я не отмахиваюсь.
– Да-да, – настаивала Сара. – Ты даже не отказываешься говорить с матерью! Однажды я сама слышала, как ты говорила с ней по телефону. Вы мило болтали о том, что подарить папочке на день рождения. Папочке, который сидит в тюрьме. Ты обсуждала это с женщиной, которая сбежала в Аргентину, украв твои деньги!
– Ну и что, – возразила я, немного даже с вызовом. – Она же все равно моя мать.
Мне всегда трудно объяснять свои отношения с мамой. Когда мои дела пошли плохо, то есть когда я сообщила «Картрайт рекордс», что согласна петь только свои собственные песни, и отец Джордана меня просто вышвырнул (правда, продажи моих дисков все равно уже не росли бешеными темпами), мама сама о себе позаботилась. Но что поделать, такая уж она есть. Поначалу я, конечно, на нее очень разозлилась.
Но злиться на мою мать – это примерно то же самое, что злиться на дождь за то, что он пошел. Она над собой не властна – как облака на небе.
Но если бы это услышала Сара, она бы заявила, что я прячусь от реальности или еще что-нибудь похуже.
– Как ты думаешь, не перенесла ли ты свое возмущение поведением матери на Криса Эллингтона, который ни в чем не виноват? – поинтересовалась Сара.
Мне уже порядком надоело повторять одно и то же.
– Извини меня, но цветочные горшки, знаешь ли, не падают с неба. Во всяком случае, сами по себе.
– А еще, возможно, тебе так сильно не хватает внимания, которым тебя раньше одаривали поклонники,
Мне вдруг вспомнилось, что сказал Купер, когда мы стояли возле служебного лифта. В его словах прослеживалось что-то похожее… Что мне не хватает куража, который я испытывала, когда выступала в торговых центрах. Но пытаться выяснить, кто убивает людей в здании, где ты работаешь, – это совсем не то, что петь песни перед людьми, которые пришли прошвырнуться по магазинам и которым по большому счету вовсе не до тебя.
А что, разве я не права?
– Может быть. Не знаю, – сказала я в ответ на все Сарины обвинения.
А про себя подумала: Саре повезло, что она познакомилась в Израиле с тем парнем и лишилась невинности. А то стала бы сейчас как раз такой девушкой, за которыми охотится Крис. Вот только у нее есть противная привычка подвергать всех психоанализу. Это здорово действует на нервы.
Я сто лет не была на торжественных приемах, поэтому мне нужно было очень много чего сделать, когда я наконец вернулась домой. Во-первых, нужно было сгонять к Пэтти за платьем. Слава богу, оно на меня налезло, но впритык.
Потом мне надо было сделать маникюр и педикюр, потому что в салон я не успевала. Нужно было вымыть голову, сделать увлажняющую маску для лица. А еще подправить форму бровей, уложить волосы, наложить макияж и подушиться.
К тому же обнаружилось, что каблуки моих красных туфель обо что-то поцарапались, наверное, о решетку метро, – пришлось срочно закрашивать царапины фломастером.
Ну и, конечно, занимаясь этими делами я время от времени прерывалась, чтобы проглотить печенье «Ореос» с двойной начинкой. Чтобы избежать головокружения на приеме, ведь я не ела с тех пор, как Магда притащила мне из кафетерия шоколадный батончик.
Когда Купер постучал в дверь моей квартиры, я только-только успела втиснуться в платье Пэтти и пыталась застегнуть молнию. Два часа назад, когда я примеряла его, платье было мне впору, а теперь не лезло. Почему?!
– Минуточку! – крикнула я.
Я совершенно не представляла, что надеть, если не удастся застегнуть платье Пэтти. Но, слава богу, молния наконец застегнулась. Я схватила накидку и сумочку и поспешила вниз по лестнице, жалея, что некому открыть за меня дверь и сказать: «Она выйдет через минуту». Я бы тогда спустилась эффектно, с достоинством, как примадонна. А сейчас, чтобы подойти к двери, мне еще пришлось отпихнуть с дороги Люси.
Стыдно признаться, но я не заметила, как Купер отреагировал на мое появление – если он вообще отреагировал, в чем я сомневаюсь, поскольку сама опешила от его вида. Оказывается, смокинг у Купера все-таки есть, и очень красивый. И Купер в нем смотрится сексуально, даже слишком.
Интересно, почему мужчины в смокингах такие сексапильные? Может, дело в том, что покрой подчеркивает ширину плеч? Или в разительном контрасте белоснежной рубашки с черными лацканами смокинга?
По-моему, мне еще не попадался ни один мужчина, который бы не смотрелся в смокинге совершенно потрясающе, но Купер был исключением. Он смотрелся не просто потрясающе, а фантастически!