Я никому ничего не должна
Шрифт:
На педсовете я сидела как мышка – вжималась в стул, готова была под стол залезть, потому что чувствовала, что Андрей сидит через два стула от меня, дышит, улыбается, чихает, живет. А Аделаида… На нее я вообще боялась смотреть. К тому же в памяти все время всплывали ее домашние тапочки и кремы на тумбочке.
– Замуж тебе надо, – сказала мне мама.
– Не надо, – отозвалась я.
– Всем надо. Иначе у тебя испортится характер. И не только характер, но и здоровье. Это я тебе как доктор говорю.
– За кого замуж?
– Если ты посмотришь по сторонам и перестанешь
– Мам, а время правда лечит?
– Нет, неправда. Мне не стало легче после смерти отца. Боль только другая, не режущая, а ноющая, тупая и… невыносимая. – Мама, как всегда, оперировала медицинской терминологией.
– А можно простить человеку предательство? – спросила я.
– Можно все простить, если есть ради чего.
Только Люська знала про Андрея. Больше никто. Даже маме я ничего не сказала. Мы с Люськой каждое утро плавали в бассейне. В шесть тридцать первый сеанс. После заплыва мне становилось легче. Или после Люськи. Я ей рассказывала про Андрея, а она мне про свои безуспешные попытки забеременеть. Мы друг друга почти не слушали, но и не мешали друг другу, не давали советов – просто каждая ждала своей очереди, чтобы выговориться. При этом она не понимала, как можно любить ТАКОГО человека, а я не понимала, как можно ТАК хотеть ребенка. Но и это не мешало нашей дружбе. Мы одинаково сходили с ума, только каждая по-своему.
Я не знаю, в какой момент это случилось. Или не помню. Память уже подводит. Даже по Лене я это вижу – вчера рассказывала ей историю, которую она слышала тысячу раз, – про папу, про его смерть. Лена молчала из вежливости, а я не могла остановиться.
Помню, ко мне подошла завуч и попросила провести урок, заменить Андрея Сергеевича. Я согласилась, не спросив, что случилось. Провела урок. Потом отменили педсовет – Аделаида куда-то срочно уехала. Ну уехала – и хорошо.
И только через неделю я поняла, что в школе что-то происходит. В учительской стоит тихий гул, учителя меняют расписание, Нелли Альбертовна бегает злая и уставшая как собака.
– Что случилось? – спросила я у нее.
– Физики месяц не будет, – ответила она.
– Почему?
– Андрей Сергеевич в больнице. Ты разве не в курсе?
– Нет, – честно призналась я, – а что с ним?
– Точно не знаю. Операция.
– И что? – До меня еще не дошла вся информация. – Аделаида ведь тоже вроде физику преподавала раньше.
– Когда это было? – ухмыльнулась завуч. – Она с ним.
– С кем? – я совсем отупела.
– С Андреем Сергеевичем. И не делай вид, что для тебя это новость.
– А-а-а, – промямлила я.
У Андрея оказалась язва желудка. Прооперировали. Нужны были покой, режим и питание. Аделаида приходила на работу нервная, задерганная, всегда раздраженная.
Я не знаю, что тогда у них происходило. Представляла, как он лежит в ее спальне, а она стоит на кухне и варит ему овсянку. Нет, такое даже представить себе было невозможно. Аделаида и кашка были совсем несовместимы.
Я долго собиралась, настраивалась и дрожащими пальцами набрала номер домашнего телефона Аделаиды, точно зная, что она сидит в своем кабинете. Никто не ответил. Я пропустила
И только после этого я поняла, что не знаю, кому еще позвонить.
Мне становилось все хуже, Аделаиде все лучше. Она опять стала сама собой. Работала, вела себя как обычно. Даже нашла замену – учителя физики, пожилого скромного Якова Матвеевича, который извинялся по каждому поводу и без повода и чуть ли не целовал Аделаиде ручки. Оказалось, что Яков Матвеевич когда-то учил физике саму Аделаиду. Потом его уволили по пятому пункту, и он перебивался репетиторством, так что ее предложение поработать воспринял как подарок судьбы. Дети его приняли в штыки, но он улыбался детской, искренней улыбкой, ставил всем пятерки, и они успокоились, решили, что он старый дурачок, а над такими даже издеваться неинтересно.
Я же сходила с ума – не зная и не решаясь спросить, что происходит с Андреем. Боялась показать свою заинтересованность. Боялась саму себя и своих чувств.
Я зашла в учительскую в то время, когда там никого не должно было быть, и увидела Якова Матвеевича, который сидел за столом и разговаривал по телефону. Он не слышал, как я вошла.
– Да, Коробков очень талантливый, хороший мальчик, – говорил кому-то в трубку Яков Матвеевич, – и Илюша Лыков мне понравился. Интересующийся молодой человек. Да, совершенно с вами согласен…
Коробков, Лыков – это были ученики из класса Андрея. Я догадалась, что Яков Матвеевич разговаривает с ним. И слилась со стеной.
– Скорейшего вам выздоровления, – сказал Яков Матвеевич, – всего доброго, извините за поздний звонок.
– Добрый вечер, – поздоровалась я.
– Ой, здравствуйте, извините, что не заметил вас, – засуетился он, – я уже ухожу, не буду вам мешать.
Яков Матвеевич откланялся, еще пять раз извинившись. На столе он забыл папку с личным делом Андрея – видимо, там он и нашел его домашний телефон. Я подскочила к папке и переписала и телефон, и адрес по месту прописки.
Через минут пять он вернулся.
– Извините, я папку забыл. Простите, что побеспокоил, – сказал Яков Матвеевич. И я с радостью его извинила – мне и в голову не приходило, что можно посмотреть в личное дело и узнать, где официально прописан Андрей.
Я подождала еще минут пятнадцать, чтобы удостовериться, что больше никто не придет. И набрала номер телефона, по которому звонил Яков Матвеевич.
Ответил женский голос, молодой и энергичный.
– А можно попросить Андрея Сергеевича? – глухо спросила я.
– Андрюшечка, это опять тебя, – только недолго, пора ужинать! – прокричала женщина в глубь квартиры, но так, чтобы я услышала – пожелание «недолго» относилось ко мне.
– Алле! – Это был голос Андрея. Больной, тихий, но его.
– Здравствуй, – сказала я.
– Добрый вечер. Кто это? – Он меня не узнал. Я тогда чуть не умерла с трубкой в руках. Не узнал. Как такое возможно? Я бы узнала его голос из тысячи, спустя двести лет.
Я испугалась и положила трубку. Сидела с колотящимся сердцем.