Я никому ничего не должна
Шрифт:
– Никак. Она и не спросит. Сразу подпишет заявление. И удерживать не будет, не надейся.
– А дети? Экзамены… Я не могу сейчас их бросить…
– Решай сама. Смотреть не могу, как ты мучаешься. Доводи класс и увольняйся. За лето найдешь себе новую школу. Тебя возьмут в любую, глядишь, и получше нашей найдешь.
– Зачем ей собака? Она же животных не любит.
– Затем же, зачем ей нужен Андрей Сергеевич. Чтобы руки лизала и хвостом виляла, – вдруг как-то зло ответила Нелли Альбертовна.
Вечером я сидела на лавочке перед домом Анаконды. Ждала,
Клуша, судя по тому, как выскочила из подъезда и полетела к первому дереву, тоже еле дотерпела до прогулки.
Я хотела позвать Андрея и не могла – голос не слушался. Не могла окликнуть его по имени.
– Привет, – даже не закричала, а просипела я.
Он подпрыгнул от неожиданности и начал оглядываться.
– Ты что здесь делаешь? – Андрей бросил взгляд на окна квартиры директрисы. – Что-то случилось?
– У меня уже все, что могло, – случилось. Лимит исчерпан, – ответила я. – Вот, книгу нашла твою. Хотела вернуть.
Я протянула ему книгу. Он подержал ее в руках, засунул в куртку, потом попытался запихнуть в пиджак.
– Не знаешь, как объяснить ей, почему с книгой домой пришел? – сказала я.
Он молчал.
– Почему? Объясни мне, почему? Она же тебя бросила, когда ты болел. Ты был ей не нужен. Почему ты вернулся? Скажи, что я сделала не так? Я ничего не прошу, ни на что не рассчитываю. Просто объясни мне все по-хорошему. Чтобы я поняла и перестала сходить с ума.
– Давай не сейчас, – попросил он, – потом.
– Когда потом? – не отставала я.
Он опять покосился на окна. Мне стало противно. И очень больно. За себя. За то, что я любила человека, который вот так вот зыркает на окна.
– Ты меня хоть чуточку любил?
Андрей не ответил.
Клуша залаяла. Андрей дернулся, нацепил на собаку ошейник и пошел к подъезду. Я сидела на лавке и смотрела ему вслед.
У меня есть еще одно качество – я всегда помнила дни рождения, даты юбилеев. Всегда поздравляла коллег и знакомых с Новым годом и другими праздниками. Подписывала открытки. Приносила подарки-сувениры. Андрей никогда ничего не помнил. Или не считал нужными такие знаки внимания. Только из-за своего занудства и такой странной потребности в запоминании памятных дат я сохранила отношения с мамой Андрея, Надеждой Михайловной. Звонила, поздравляла ее с Восьмым марта и днем рождения. Она, кстати, всегда искренне радовалась, когда слышала мой голос.
– Как вы себя чувствуете? Как ваш супруг? – Я так и не смогла заставить себя называть его Котечкой.
Надежда Михайловна начинала рассказывать про давление, головные боли в затылке и бессонницу.
Андрей никогда о себе ничего не рассказывал. Даже когда мы жили вместе и он болел, а больные всегда разговорчивее, чем здоровые, и любят поговорить о себе. Даже когда я просила и спрашивала. Не отвечал. Или молчал, или отшучивался, или переводил разговор на другую тему.
Так что все, что я о нем узнавала, о его жизни до и после меня, я узнавала от Надежды Михайловны.
Я себя им мучила, изводила. Не было дня, чтобы я не пыталась уложить еще одну картинку в свои воспоминания. Мне было плохо, но я терпела.
В то время я опять сблизилась со своей единственной подругой Люськой, от которой ушел муж, не выдержав ее маниакального стремления забеременеть. Люська не особо переживала по поводу ухода мужа как мужа. Она страдала от другого – необходимости искать другого потенциального отца.
– И что мне теперь делать? – спрашивала она на очередном утреннем заплыве. Мы возобновили наши совместные походы в бассейн рано утром.
– Не знаю. Мне бы с собой разобраться.
– Зачем? Объясни мне, зачем? – не понимала Люська. – Живи дальше. Забудь – и все. Вот ты мне скажи, а если просто обратиться к мужчине, ну, с конкретным предложением, как к донору. Есть же доноры крови…
Почему-то все считали, что если у меня родители – врачи, то я тоже в некотором роде врач. Меня это поначалу удивляло, а потом привыкла.
– Можно. Только сначала выясни наследственность. Про родителей, бабушек, дедушек. Моя мама всегда верила в генетику, считала, что с ней шутки плохи.
– Что, прямо так и спросить? – ахала Люська, отплевываясь водой.
– Да, так и спросить. Иначе получишь шизофрению и не будешь знать откуда. Надо снизить риски.
– Это же неприлично, – ахала Люська.
– А прилично предлагать мужчине такую сделку?
– А если не скажет, не признается?
– Мама всегда говорила, что она работает следователем на допросе, а не врачом… Я, кстати, знаешь, чего до сих пор не знаю… Почему он, Андрей то есть, жену бросил. Или это она его бросила…
– Вот совсем неинтересно. Наверняка банальная измена, – отфыркнулась Люська. – Тебе теперь какая разница?
Жизнь все-таки удивительная штука. Я знаю. Смеется над тобой так, что дурно становится. Я не верю в то, что кирпич упадет завтра на голову, но верю в то, что судьба в какой-то момент захочет ухмыльнуться, похулиганить и поведет себя как трудный подросток.
Мне позвонила женщина. Милый, спокойный, тихий голос. Очень приятный.
– Мама умерла, – сказала на автомате я, думая, что звонит одна из бывших пациенток или знакомая бывших пациентов.
– Простите, вы Александра Ивановна? – спросила женщина.
– Да, – ответила я.
– Мне к вам посоветовала обратиться Надежда Михайловна. Сказала, что вы можете помочь подготовить ребенка к школе.
Я, честно говоря, даже не сразу поняла, о какой Надежде Михайловне идет речь. Дошло через минуту. И к школе я тогда детей не готовила. Репетиторствовала, да. К выпускным натаскивала, к поступлению в институт. Но малышам уроки не давала.
– Я с маленькими не работаю. И зачем вам? У нас в школе нет особенных требований – рассказ по картинке, знание букв, простые слоги, ничего сложного, – объясняла я.