Я пас в СССР!
Шрифт:
Понимаю, что ничего изменить не в силах и безвольно плыву по течению. «Через два или три дня тетя Тома снова придет…» — Легко предсказывать, если знаешь наперед.
— Вовка, там разошлось всё и ещё больше порвало! — Негодует мамка.
— Щас починим! Рулон ещё целый есть! — Друг её беспокойства не разделяет, ещё бы, с утра дегустируем, море по колено…
Сейчас мы больше половины рулона скотча истратим, через неделю уже два купим и все уйдут без остатка, в попытках починить теплицу. А в начале июля, протрезвев — обнаружим с Вовкой напрочь порванную теплицу, зато щедро и со всех
«Надо было сразу перекрывать, ведь всё равно так и пришлось делать…» — Констатирую очевидный факт, сожалея при этом, что нельзя изменить дальнейшего, запомненного уже частично хода событий: «Баню, конечно, жалко. И с девчонками неудобно получилось, да что за попаданство то такое, форменное издевательство!»
Трясу головой, не разбирая, где явь, где навь, затем взгляд фокусируется и замечаю стены палаты, спящих на кроватях соседей и понимаю — это был всего лишь сон. А я в палате диспансера для скорбных умом, сейчас бы покурить после такого сновидения…
Сходил умылся и там, в туалете — всё понял. Мой сон, это же ответ на мучающий меня вопрос, как спасти Союз. Подсознание выдало верный ответ на то, что не давало мне покоя наяву. Никак не спасти СССР, он как та несчастная теплица — то что мертво, не реанимировать…
Глава 9
Понедельник — день тяжелый, суета начинается сразу же после завтрака. Уже по знакомому маршруту возвращаюсь в отделение интенсивной терапии районной больницы, где меня сразу берут в оборот. Нет чтоб перевязку сначала сделать плановую — сразу начинают выспрашивать все подробности конфликта, и белые халаты, накинутые на костюмы тройки — меня в заблуждение не вводят. Сразу видно, какая-то комиссия и судя по благожелательности вопросов ко мне — переживать не стоит. Пусть лучше теперь мамаша Мюллер переживает, на пару с главврачом.
Отвечаю на все вопросы, стараясь не выбиваться из роли подростка, и уж тем более не шокировать их фразеологизмами и идиомами из своего времени — не поймут и не оценят. После чего меня передают на попечение молодого врача и уходят, по обрывкам фраз: «Это вопиющий случай!»; «Не первый раз уже такое происходит!» — понимаю, что наше дело правое и победа будет за нами. Врач, заботам которого меня поручили, вопреки ожиданиям — не смотрит волком. Пошла возня крысиная, кого-то с должности подвинут, а кого-то наоборот — наверх протолкнут. Опрашивает, осматривает, присутствует на перевязке и удовлетворившись — предлагает два варианта: домой ехать или остаться здесь.
— Динамика у тебя хорошая, организм молодой, заживает на глазах. Нет смысла в стационаре лежать, а повязку сменить тебе и в селе могут. — Ненавязчиво подталкивает он меня к выписке.
Я и сам не горю желанием и дальше оставаться в этом осином гнезде, лучше до дома, до хаты, доводы его принимаю и высказываюсь за выписку. Видно, что аж вздохнул с облегчением, впрочем — и я не сильно расстроен, что придется покинуть эти стены. Вот прямо неуютно себя
Словно по мановению волшебной палочки — все препоны и бюрократическая волокита устранены и уже к одиннадцати часам меня выписывают. Выдав на прощание направление в сельскую больницу и ещё какие-то справки. Пытаюсь разобраться, что там написано и кроме того, что мне предписаны перевязки и дневной стационар — больше ничего не могу понять. Врачебный почерк — это вневременное и даже интернациональное, лучше не вникать, меньше голова болеть будет. Так же выдают вещи, в которых я сюда попал, но я уже переодет в привезенное в субботу мамой, так что пахнущую дымом школьную форму засовываю в хозяйственную сумку, к опустошенным стеклянным банкам.
Стою у регистратуры и слегка растерялся от обрушившейся на мои плечи свободы. Так, автобусы в село ездят пять или шесть раз в день, но вот сорока пяти копеек, чтоб оплатить проезд — нет. Понимаю, что мама на работе, но вот дядька — мог бы и проконтролировать выписку! Где его искать — не знаю, память реципиента молчит, придется ехать так, без денег. Всё таки не капитализм, неужели высадят ребёнка посреди дороги? На всякий случай достаю одежду из сумки и начинаю обследовать, под неодобрительным взглядом тетки на ресепшене, тьфу ты, за стойкой регистратуры же.
Есть! Выуживаю из карманов в общей сложности тридцать семь копеек медью и беленькими монетками. Затем, вспомнив свою юность — обследую нашлепку с эмблемой на правом плече пиджака. Мысли у дураков сходятся, не зря я в это тело попал, ох не зря! Так и есть, верх патча аккуратно отпорот, а в образовавшемся таким образом потайном карманчике обнаруживаю десяток спичек, ширпу от спичечного коробка и половину сигареты, практически высыпавшуюся после всего пережитого. Мусор в урну, пиджак со штанами обратно в сумку и пора на выход, здесь мне явно не рады!
— Иван, Жуков? — Окликает меня молодой мужчина у выхода.
— Ну я, а кто вы? — На всякий случай оглядываюсь на тетку за стойкой, она бдит, так что я успокаиваюсь и перевожу взгляд на собеседника.
— Сослуживец Андрюхин я, Василий! — Протягивает мне руку, которую я пожимаю, а он продолжает. — Он занят, меня попросил тебя встретить и на автобус посадить. И вот ещё, пока не забыл.
Протягивает мне зелёную трешку, которую я тут же, стараясь на неё не пялиться (тридцать лет не видел) — убираю в карман.
— Ты как насчет перекусить? — Спрашивает меня на улице дядькин коллега. — Рейс в час пятнадцать, с запасом успеваем, лучше в столовке перекусить, чем в буфете на автовокзале.
Соглашаюсь и Василий проводит меня какими-то закоулками к столовой. В городе я практически не ориентируюсь, воспоминания предшественника тоже подробностями не изобилуют, так что следую за ним. Народу на улице в будний день мало, столовая практически пустая, так что без очереди Василий нагребает два подноса, свой и за меня, недовольно отмахивается от протянутой мной трешки и мы устраиваемся за столом.