Я пас в СССР!

Alchy

Тут же пришло понимание того, что это не совсем так — были здесь приятели, и знали в селе (Петропавловка, кстати, центральная усадьба довольно-таки зажиточного совхоза, даже церковь имелась, правда — использующаяся сейчас как клуб, специфика эпохи) меня и семью достаточно хорошо. Не только потому, что мы отсюда родом и родни с пару улиц наберётся, но и я, оказывается (вернее — мой реципиент) — каждый год приезжал к дедам и бабушкам в гости. Судя по отрывочным воспоминаниям — отметился я в хрониках села, и не раз. Подходящего мне реципиента подобрали, такого же беспокойного, с шилом в известном месте.

А вот с учебой кисло — память предшественника ничем не обрадовала, кроме кучи

прочитанных книг. Похоже — такой же гуманитарий, как и я, как будем заканчивать школу — ума не приложу. Судя по обрывкам воспоминаний — с учебным процессом у нас вообще швах, вплоть до того, что могут оставить на второй год, что в этом времени — позор семье и крест на карьере в молодежных организациях. Таких не берут в комсомольцы…

Ладно, об этом я буду думать завтра, пусть воспоминания устаканятся, а то и не вжился толком в образ, и самого колбасит не по детски, а я тут планы строю глобальные. Пойдем маленькими шагами к великой цели, пока план минимум — разобраться, по какой причине Ванька Жуков, то есть я — щёлкнул ластами. Вернее, чуть не щёлкнул, для общественности, но я то понимаю, как оно всё на самом деле получилось и почему я смог занять место реципиента. Фактически — мой предшественник не выжил…

А вот что этому предшествовало — покрыто мраком неизвестности. Судя по слышанным вчера замечаниям сопалатников — что-то связанное с электричеством. И ещё, бонусом — непонятное выступление на публику, как очнулся после клинической смерти — тоже ничего не помню. Хотя, если верить тем же репликам соседей по палате — это уже я отжег, собственной персоной.

Что ж, спи спокойно, Ванька Жуков, реквест ин пис, как говорится. И да здравствует Ванька Жуков два ноль! Главное, вести себя сообразно социальному статусу и возрасту, не выбиваясь за рамки. А то вон уже выступил один раз — валандаться не стали, вкатили аминазина и в койку. Даже привязывать не понадобилось, как буйного — лежал как шелковый. Буду упирать на то, что ничего не помню, и ведь на самом деле так, тут я как пионер поступлю — ничего, кроме правды! А вот подозрений в том, что я скорбный на голову — следует тщательно избегать, такое и в моём времени не способствует социальной адаптации, а в этом, как мне кажется — вообще разбираться не будут. А куковать в дурдоме — это не мой путь!

Мысль о покорении эстрады, на крайний случай подмостков рок-сцены — так и не оставляла меня. Только вот, к своему глубочайшему сожалению, несмотря на любовь к музыке в прошлом (причем не взаимную, тогда мне помнится, как раз перед крахом советского союза, на прослушивании в музыкальную школу мне отказали, с сожалением заметив, что ни слуха у меня нет, не голоса) — ни одной песни так и не смог вспомнить полностью. А робкие прощупывания памяти реципиента тоже ничего не дали, музыкой не занимался, по пению — твердая тройка, а из музыкальных предпочтений — какая-то жуткая мешанина из того, что в этом времени считают популярной музыкой. ВИА Верасы и «Весёлые ребята». Ничего, оклемаюсь — расшевелю этот гадюшник, хотя бы этим: «Только, рюмка водки на столе…»

— Что ж ты, Ванька, наговорил вчера такого врачам? — Из мыслей о планируемом счастливом будущем на эстраде, в окружении поклонниц и с солидным счетом, состоящим из авторских отчислений меня выдернул голос вчерашнего деда. Он протягивал мне стакан с водой, к которому я благодарно потянулся всем организмом, но не рассчитал силёнок. Деда это не обескуражило, он приподнял меня, подложив под спину подушку и напоил.

— Ещё, дядь Паш! А что вчера было, ничего не помню… — Пить хотелось неимоверно, а дед оказался знакомым, односельчанин, ещё и сосед практически. Работал он, если верить обрывочным воспоминаниям,

в кузне. А здесь, в районной больнице, где мы сейчас находились, такое знакомство считай как родственные связи, что тут же подтвердили слова дяди Паши, принесшего второй стакан.

— А помнишь, Ванька, как я тебя в своём саду драл крапивой? Ох и поганцем ты рос, это надо же, ветку у яблони обломить и с наглым видом с неё яблоки обдирать. Лет пять уже прошло, а ты, смотрю, ничуть не изменился!

Это, я так понимаю — аналог идиомы: «Помню, помню, как мыл твою обосраную жопку в фонтанах Баден-Бадена…» Маркер свой-чужой, так что я, по всем признакам — свой. Извинился, от меня не убудет, а мне с дедом не только дальше в палате жить, а и в деревне. А он, если полагаться на то, что я про него знаю и что от него вижу — мужик нормальный. Да и какой он дед, лет пятьдесят пять максимум. Для меня сейчас и сорокалетний — дед.

— Извини, дядь Паш, на всю жизнь запомнил! Теперь ни ногой по чужим огородам!

— Да ты что, Ванька? — Аж опешил кузнец. — Молодой ты ишшо, крест на себе ставить! У соседей то да, не след по садам лазить, а вот в совхозную теплицу за огурцами на закуску чего не залезть?! Пьёте ведь небось уже кумпаниями, да за девками бегаете? Эх, я в ваши годы…

Сосед погрузился в воспоминания, а я выдул второй стакан и откинулся на подушку, в блаженстве прикрыв глаза. Полегчало — не то слово! И надо корректировать свои воспоминания о союзе с действительностью. Мне тогда, в восемьдесят шестом, всего семь лет было, а тут в два раза больше. Не успеешь оглянуться, как будет четырнадцать и заодно — возраст, с которого наступает уголовная ответственность, по крайней мере, за совершение наиболее общественно опасных деяний. А где грань между хулиганством и общественно опасным деянием — определяет суд, самый гуманный в мире.

У меня то в основном, о СССР, сохранились розовые сопли — мороженное по двадцать копеек, газировка из автомата за трёхкопеечную монету и прочие шаблоны, благодаря юному возрасту. А тут вон какая градация между собственностью, с одной стороны частная, покушение на которую чревато общественным порицанием, с другой стороны — общественная, отношение к которой уже не такое трепетное. Из этого времени растут ноги поговорок: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё!» и «Ты здесь хозяин, а не гость, тащи с работы каждый гвоздь!». А если вдумчиво полистать уголовный кодекс, так за расхищение социалистической собственности в особо крупном размере могут и к стенке поставить, мораторием на смертную казнь пока не пахнет.

Вот такие вот взаимоисключающие параграфы, всё это надо знать назубок, чтоб не спалиться. Чую — хлебну я ещё лиха, окунувшись с головой в будни эпохи заката социализма. Тут ни интернета, ни сотовой связи, ни изобилия товаров. В чистом виде — конкурентная борьба за выживание, где побеждает наиболее приспособленный. А я уже изрядно испорчен двадцать первым веком, взять то же образование: и сам учился не ахти, всё что знал из школьной программы — благополучно забыл, и предшественник не подстелил соломки, тоже редкостным раздолбаем оказался…

Бессонная ночь, где знакомство с воспоминаниями бывшего владельца теперь уже моего тела чередовались с весьма болезненными эффектами нейролептика закончилась, самочувствие слегка улучшилось, но голова пухла, от узнанного, подвешенного состояния и вообще — от совокупности всего. Самое время послать всё побоку и вздремнуть, после посещения туалета, о чем я, зевнув с подвыванием и чуть не вывихнув челюсть — оповестил односельчанина и соседей по палате. Чем вызвал такое недоумение у них, что сразу понял — что чуть не прокололся. Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу…