Я побит – начну сначала! Дневники
Шрифт:
И злоба, злоба, злоба, злоба!
Если говорить о кодексе секретариата, то надо исключить злобствование, недоброжелательство. Надо определить свое отношение к инакомыслящим и дать пример благородного отношения. Я не должен отвечать ни на один выпад против себя.
Что это? Зависть? Неужели просто зависть?
Лера сказала, что обо мне распускаются жуткие слухи: то я умер (приезжали ребята, мои ученики, услышав, что я умер), то я задавил на машине ребенка, то посол в США прислал письмо, что я что-то натворил в Америке, и т. д. Окружение злобой?
Климов напряжен и зол. Очень
15.12.87 г. Ночь
Да, я из одной зоны проклятия попал в другую. Она, собственно, та же, враги, собственно, те же; только если раньше они делали со мной втихую все, что хотели, то сейчас не могут, но выступают открыто.
Ничего не успеваю, а надо успеть, надо! Не пригласить ли в комиссию по детскому кино Приемыхова – он лидер и мог бы стать худруком на студии им. Горького. Вот кого на программу «Мир», если она ему близка.
26.12.87 г
Умерла Князева. Поехал – в квартире темно, родная сестра Люся и племянницы ограбили квартиру, даже люстру срезали и светильник в передней. Люся не вышла ко мне – слишком переживает. (Особенно переживала, когда таскала вещи.) К себе тоже не пустила (не успела, видно, все рассовать по сусекам).
Ира (не то Алла) по телефону: «Тетя Лилечка нас просила, чтобы Олегу ничего не досталось».
Отдали паспорт с удовольствием: похоронами не заниматься. (Похороны ведь не Олег – деньги-то нужны, поминки нужны.)
Всегда казалось, что все это может происходить с кем-то другим. Жаль Лилю, жаль очень. Больше, чем очень.
Она не послушалась, не ушла из театра, когда я ей сказал. (А ведь поклялась когда-то, что уйдет, когда я скажу.) Уходить надо вовремя. А так она зачеркнула то, что сделала. Она великая артистка. Она сделала революцию в детском театре – об этом надо написать.
Странно все. Я не плакал. Долго не понимал, что квартира ограблена. Образ разгрома связался со смертью. Впечатление страшное.
28-го похороны – утром, 28-го вручение Госпремии за «Письма мертвого человека».
27.12.87 г
Были Володя Опенышев, Коля Гейко [230] – это хорошие ребята. Очень хорошие. Жаль, Сельянову голову задурил Соловьев, а Карин будет сниматься у Глеба Панфилова. (Константинопольский и Овчинников не просто молоды – они намного слабее, хотя Овчинников с Достоевским был интересен.)
Старому году четыре дня осталось. Большой был год. Я много увидел, многое понял, много работал. Приобрел ли я много? Пожалуй, нет. А теряю дорогое для себя, чем жил всегда – расположение ко мне людей. Дорого ли оно? Каких людей? Дорого… даже и не совсем тех, кого и ценю. Все равно дорого. Тут новый этаж, я очень на виду, дали звание, одну премию, другую, должности… людям может показаться, я добиваюсь этого. А ролей новых подряд много: «Письма мертвого человека», «Проверка на дорогах», «Комиссар», «Чучело»…
230
Быков набрал на Высших режиссерских курсах свою мастерскую. Речь о его студентах.
Драгоценной общественности это надо переварить. На перевыборы она еще согласна, но негласную, давно утвердившийся табель о рангах (внутреннего пользования) она меняет, кривляясь и жестикулируя, сплетничая и бранясь, очень медленно и без всякого желания.
Каждую новую роль мне в глаза называют «лучшей» – это со мной еще с ТЮЗа: когда в признании роли лучшей какое-то даже не тайное отрицание прежних. Неужели действительно зависть? Когда же художник бывает признан коллегами? Только в несчастье? Только убитый и замученный?
Господи! Дай мне здоровья и сил! Дай мне в год Дракона выздороветь! Я буду очень честно работать. Я разберусь с суетой – я буду и ставить и играть. А в детском центре и на студии развернется программа, которую я делаю сейчас.
28–29.12.87 г
Хоронили Князеву. Достойно, красиво, тепло и человечно. Кроме некоторой фальши у Люды Касаткиной – ни одной фальшивой ноты. Ни одного формального движения. Были старые ТЮЗяне – все старые, седые, Юра Крамеров – дед, с бородой и палочкой. Сухой, поджарый, с глубокими прямыми складками алкоголика на сером лице, Витя Шугаев, Володя Горелов с измученным лицом, почти весь седой, картинно седой Женя Васильев, даже у седого волосы у него вьются, округлый сиреневато-седоватый Витя Рождественский, Ира – бабушка, Клава Белова тоже, лучше всех выглядит когда-то вечно страшненькая Света Радченко. Страшненькой она осталась, но выглядит лучше всех, от этого сильно выигрывает.
Выбрал место для Лили у двух елочек (в голове и в ногах), место покойное, красивое. Недалеко похоронен Вася Ордынский, Володя Басов.
Говорил на панихиде. Даже забыл, что слушают. Мысль сама шла через меня. Говорил о Князевой что-то главное, не знаю – сумел ли сказать.
В этот же день получал премию. Это показали по программе «Время» – по-моему, со стороны это могло показаться чудовищным. Был банкет. Стол был, какого я давно не видел даже в Кремле.
Понял вдруг одну вещь! Русский народ не имеет своей республики! Это очень плохо. РСФСР – это и Татария, и Удмуртия, и Коми, и т. д. Заговорить о русской культуре РСФСР можно только с оговорками, многонациональная!!!
Беседовал много с Генриеттой Яновской (новым главарем ТЮЗа). Крутая женщинка. Очень уж крутая. Хитра. Изворотлива. Очевидно талантлива. Но чертей в ней больше ста, не знаю, есть ли в ней хоть одна девушка.
За «Проверку» премию мне давать не будут. Мое секретарство и другие должности мне здорово мешают. И уже не только потерей времени (а это потеря времени процентов на 90!), а и явным снижением моего «паблисити», мне будут сильно мешать. Либо надо идти дальше, либо обратно. Так, как есть, – плохо.
Наверное, главное – это студия и студенты. Но довести до конца начатое невозможно.
Что-то опять не получается у меня. Надо… все изменить и тут же… все оставить, как было.
А что если все спланировать, но оставить только самое главное и рубануть текучку? А кто ею будет заниматься? Александров? Чепуха!
Горбачев принимал С. Михалкова, надо узнать у него, как прошла встреча, надо сориентироваться.
Как скучны стали мои записи. Как истомилась душа моя без моей главной любимой работы! Если бы я до конца верил, что что-то изменится. Не верю я, все останется так же.