Я побит – начну сначала! Дневники
Шрифт:
Он попал в Дом культуры, его попросили послушать детей (он же музыкант), он опаздывал, но уйти не смог, был деликатен.
07.04.80 г. Понедельник
Надька бежит с закрытыми глазами и палит из автомата. «Ура!» – гремело вокруг. «А-а-а!» – кричит Надька. Она на какое-то мгновение открывала глаза, и снова бежала с закрытыми глазами, и снова жала на гашетку… Грохот оглушил ее, она ничего не слышала и кричала, не слыша собственного
36
Сценарий обдумывался и писался несколько лет. Главная роль для меня. Но время шло, а он так и не был завершен. Собственные роли, другие задачи не дали этой возможности.
– Ура!
– А-а-а!
Рядом с ней, грохоча и лязгая гусеницами, шла самоходка майора Соколова.
– Фрау!
– Фрау!
– О!
– Фрау! – доносилось из окон верхних этажей. Тихий шепот был слышен четко и ясно. Кто-то приглушенно плакал, сдавленное рыдание доносилось из слухового окна на крыше дома. Слышалась молитва, доносились слова, отдельные фразы. Чужая речь была непонятной. В ней чувствовался страх, отчаянье, слезы. Кошка шла по крыше, осматривалась, прислушивалась – с улицы доносился грохот, а тут, на крыше, ясно слышалась молитва и голос под карнизом крыши:
– Фрау!
– Фрау!
Надька верхом на танковом орудии ехала по улицам Вены. На нее показывали пальцами, шептали из-за занавесок:
– Фрау!
Трофейные гольфы. Из-под шлема по ветру летели каштановые кудри. Ствол орудия уходил с небольшим подъемом вверх, и башня медленно разворачивалась то вправо, то влево. Надька держалась за ствол руками и делала вид, что это она направляет свое совсем не женское орудие на окна домов. Надька хохотала, хохотала весело, легко и беспечно – шутка явно удалась, вокруг гоготала пехота.
Кошка шла по карнизу крыши, с любопытством оглядывая колонну танков и орудий, короткие колонны солдат. Белые флаги в окнах трепетали на ветру. Кошка приседала под порывом ветра. Шерсть волнами ходила по вздрагивающему телу.
(Документы: какой фронт, когда, как входили в Вену? Главком? Герои? Операция по взятию?)
Кошка видела, как из окна чердака вылез человек. Человек падал вниз. Взрыв.
Надя лежала на земле… Надю собрались хоронить. Раздели, обрядили… Она лежала, и казалось, что она улыбается. Он мчался, он успел… Она лежала… и как будто дышала…
(Так начинается картина, потом этим же эпизодом закончится. В самом конце она действительно вздохнет, откроет глаза и – закроет.)
– Надя!
Так заканчивается первая серия. Вторая – с дней демобилизации…
(Поставить известные кадры хроники – снять их один к одному. Подобрать героев отобранных и смонтированных кадров хроники – как исторических героев, восстановить одежду по артикулам товаров тех лет.)
У обезьянок начались осложнения, а осложнения гораздо сложнее лечить, чем болезнь, поэтому они так и называются – «осложнения».
Например, если у обезьянки начало болеть горло, то когда начинается «осложнение», сразу начинает болеть еще и живот, а это уже очень сложно: потому что, когда болит горло, надо есть и пить только горячее, а когда болит живот, то горячего совсем нельзя. А если совсем не есть, то можно вообще умереть от голода, а это очень грустно.
Но доктор Айболит с детства не боялся сложностей, поэтому очень хорошо лечил самые серьезные «осложнения». Когда «осложнения» бывали особенно серьезными, он умел вовремя пошутить, и всем становилось смешно и весело, самое серьезное «осложнение» не может выдержать и становится не таким уж серьезным.
27.04.80 г. Самарканд
Гастроли с Шубариным. Попал в «антрепризу» Альберта А., который ставил «Голубой огонек» с Бюль-Бюль оглы. Под меня жмет свой творческий вечер. «Жмет» – то слово.
На душе даже не пакостно, а как-то лениво. В Самарканде этого нельзя. Надо будет поговорить с Поладом. Объясняться не хотел, а надо. Он всерьез переодевается то в белый, то в красный костюм с блестками, страшно рад своей «удаче», всерьез кайфует от своего «умения». Рассказывает, как он снимает фильмы, поет, панибратствует с публикой, читает фельетоны, вновь поет пародии – и все это в полной уверенности, что все перечисленное у него получается. Какой-то унылый ужас.
Самарканда пока не видел: снова вместо города и страны – самолет, гостиница, лица друзей и пр.
Гробница Тимура, построенная для внука, в которой похоронен он сам. Вода проникла в саркофаг – стихии не дали мумии уйти в вечность. В 1941 году вскрыли – война. Потом закрыли – Сталинградская битва.
Регистан – зеркально выстроенные медресе. Орнамент? Почему геометрические фигуры? Почему тот же узор на коврах? Интеллигентные узбеки объясняют это близостью к наукам, в частности к геометрии. Очень похоже внешне, но явная «мура». Орнаменты возникли на коврах, наверное, задолго до Улугбека. Гера [37] говорит, что каждый орнамент – символ, что он означает легенду о все тех же животных, о цветах и т. д. Очень хотелось бы это узнать.
37
Брат Быкова работал в Афганистане, был знаком с культурой ковроткачества на Востоке.
Гробницы – город гробниц, улицы полны гробницами – святынями. Тимур объявил его второй Меккой. (Кто три раза здесь побывает, считается уже святым?..) Ступени: если туда и обратно сойдутся – безгрешен… Расчет на неграмотность.
…Как страшно: говорю с Леночкой по телефону и не могу себе представить, как она там в Москве. Очень одиноко и грустно…
Видел среднеазиатские горы в маках и тюльпанах, орлов над пологими вершинами, теленка, зарезанного волками или шакалами, с начисто съеденным задом и обглоданными ребрами.
Внутри глинобитных домов под оцинкованными крышами «самодельные росписи» – цветы. Тона блеклые, «в тон» полумраку комнат.
Обильное угощение, подчиненное еде и приготовлению плова. Режется баран – из печени, сердца делается что-то вроде шашлыка, подается с зеленью, потом кислое молоко с рисом, потом курица и т. д. Все рассчитано на то, что, пока это съедается, подается свежий плов и еще какое-то блюдо после него.
Очень озабочены узбеки в половом вопросе. Один из них (пьяноватый) толковал, что он без «двух раз» – не человек. Другой советовал есть «кислушки» (горное растение, растет в естественном виде вверх. Кладут камень – растет в стороны и дает толстые, сочные корни, на вкус кисленькие). Так вот, «кислушки» укрепляют потенцию. То же говорилось об изюме, кураге. Ели все это – поглядывали на женщин.