Я посетил сей мир
Шрифт:
Игорь Кобзев. «Закон»
Хотя врага, который сер И бел, почетно бить, Но самый белый офицер Мог Пушкина любить. И меньшевик или эсер Не мог его забыть. Пока под солнцем и луной Вращается земля, Враг волен выбирать любой Себе репертуар. Не все то брак, Что любит враг, Не все то суррогат. Когда поэта враг поет, Попавший в сложный переплет, Поэт не виноват!Я, кажется, на это не ответил. Но вскоре он прислал на эту же тему еще одно стихотворение. И тогда
Николаю Глазкову, приславшему мне переведенное им с якутского языка стихотворение М. Дорофеева «Флоксы».
Неужто Мишка Дорофеев Попал в когорту корифеев, Поскольку ныне сам Глазков Его вознес до облаков? Но вот что пишет сей эстет: «Я вроде как бы маков цвет. За то, что чтут меня враги, Корить поэта не моги. Мы разве вправе хаить флоксы За то, что Гитлер их любил?». – Нет! – я сказал. – Но это ж фокусы С цветком, что сорван средь могил. Известен фокус нам таковский. Но я поэтов чту иных: Рылеев, Лорка, Маяковский – Враги уничтожали их. Врагов у нас немало в мире. Коль приглянусь им хоть на миг, Готов, как лермонтовский Мцыри, Я вырвать грешный мой язык. По мне, Глазков, твой Дорофеев – Гляжу без розовых очков – Иль из породы фарисеев, Иль из блаженных дурачков. Его ты не переводи, А лучше выпить заходи.Коля отозвался очень живо:
Мыслю я: во время ужина Можно выпить не зазря – И спешу поздравить Бушина С наступленьем пьянваря.Потом прислал два стихотворения, одно из них – «Бюрократическое творчество»:
Бывал я в древних городах, Смотрел на памятники зодчества И удручал меня размах Бюрократического творчества. В названьях улиц, площадей По непонятному велению Присутствовал абстрактный день Вне времени и протяжения: Вне памятников старины, Вне живописной этой местности, Вне города и вне страны, Вне исторической конкретности. Лассали, Либкнехты и Бебели Ни разу в жизни здесь и не были, С врагами не боролись тут, Заводов, фабрик, школ не строили. Хотя их справедливо чтут, Они стоят здесь вне истории. Как гражданин и как поэт По званию и по призванию В горисполком и в райсовет Хочу пойти и дать совет: Верните старые названия!8 декабря 1975 года я писал ему:
«Дорогой Коля!
Спасибо за два прекрасных стихотворения. «Бюрократическое творчество» ты прислал, надо думать, не просто так, а помня мою статью «Кому мешал Теплый переулок?», что была напечатана в «Литгазете» еще в 1965 году, и, желая поддержать и продолжить ее идею борьбы против безобразия у нас со всякими переименованиями. Я тогда ставил вопрос о возвращении исконных названий Нижнему Новгороду, Вятке, Самаре, Твери… Потом, в январе 1966-го, об этом же и о других подобных вопросах была передача Ленинградского телевидения, которая транслировалась на всю страну, а участие в ней, кроме меня, принимали Д.С. Лихачев (тогда он был членкором и вел передачу), Владимир Солоухин, Олег Волков, Николай Успенский, В. Иванов, будущий академик, кто-то еще. Передача вызвало бурю вплоть докладной записку А. Яковлева в Политбюро и объявления ее идеологической диверсией и снятие с работы нескольких работников Ленинградского телевидения во главе с директором Фирсовым.
Удачно, Коля, и второе стихотворение о том, что мы страдаем не только от бюрократизма, но и от его недостаточного умного развития. Об этом в свое время говорил Ленин.
К
ЖУРАВЛИ
Когда ты видишь в небе журавлей, Наш север покидающих печальный, Об участи их, право, не жалей, Хотя и трудно им в дороге дальней. Их ожидают холод, и гроза, И голод, и тревожные ночлеги, И молнии сверкание в глаза, И хищников внезапные набеги… Но, несмотря на множество преград, Сумеют они все-таки не сбиться И в нужный день до цели долетят, А ведь они не более чем птицы. Все дело в том, что тягостных оков Слепого почитания не зная, Всегда в свой срок меняет вожаков, Летящая к заветной цели стаяА прежнюю нашу тему считаю исчерпанной моими строками:
–Мы разве вправе хаить флоксы За то, что Гитлер их любил? – Нет! – я сказал. – А можно ль фокусы Показывать среди могил?Да, подчеркивание какой-то общности между нами и убийцей миллионов Гитлером есть фокус, и только. Зачем это? Мало ли можно найти точек сходства. У меня два уха и у него, у меня пять пальцев на руке и у него. Что дальше? А ты пристал к этому, как слепой к тесту.
Конечно, тому или иному фашисту могли нравиться то или иное произведение искусства даже русского, в частности. Но как историческое явление фашизм презирал и отвергал русское искусство и русский народ, уничтожал их. Так зачем же мне, русскому литератору, совать под нос некие точки общности с Гитлером?
Будь здоров и не наводи тень на ясный день.
Обнимаю и приветствую по случаю Николина дня и спешащего за ним Нового года!»
Позднее Глазков прислал открытку с фотоснимком на ней перламутрового украшения XVIII века из Алмазного фонда:
Ты, Володя Бушин, мудр.
Мысль твоя – как перламутр…
и т.д.
Вскоре после того, как я въехал в кооперативную квартиру на Красноармейской улице, Глазков нагрянул ко мне. На шестой этаж шел почему-то пешком и голосил на весь подъезд: «Какие вы тут все счастливцы – вы живете в одном доме с Бушиным! В одном доме! Под одной крышей!..» Радостно орущим на лестнице он и остался в моей памяти.
И Николая Тряпкин… Малеевка. Кажется, февраль. Мы стоим на тропке, что вела о основного корпуса корпуса к конторе, и он читает мне. Вернее. Напевает: «Летела гагара…» Их было два Коли-Николая – Глазков и Тряпкин. Как бы деревенские дурачки не от мира сего, блаженные. И какие стихи написал Тряпкин незадолго до смерти!
Не жалею, друзья, что пора умирать, А жалею, друзья, что не в силах карать, Что в дому у меня столько разных свиней, А в руках у меня ни дубья, ни камней… Дорогая отчизна! Бесценная мать! Не боюсь умирать. Мне пора умирать. Только пусть не убьет стариковская ржа, А дозволь умереть от свинца иль ножа.Ему было восемьдесят, когда он умер, но все-таки – не от стариковской ржи, а от ножа демократии. А перед смертью успел вознести страстную молитву:
За великий Советский Союз! За святейшее братство людское! О Господь! Всеблагой Иисус! Воскреси наше счастье земное. О Господь! Наклонись надо мной. Задичали мы в прорве кромешной. Окропи Ты нас вербной водой, Осени голосистой скворешней. Не держи Ты всевышнего зла За срамные мои вавилоны, – Что срывал я Твои купола, Что кромсал я святые иконы! Огради! Упаси! Защити! Подними из кровавых узилищ! Что за гной в моей старой кости, Что за смрад от бесовских блудилищ! О Господь! Всеблагой Иисус! Воскреси мое счастье земное, Подними ты мой Красный Союз До Креста своего аналоя.