Я пришел дать вам волю
Шрифт:
— Мурса… Мурса каварила…
Степан покосился на Леонтия, сказал что-то татарину по-татарски. Тот удивленно посмотрел на атамана. Степан кивнул и еще сказал что-то. Татарин заговорил на родном языке:
— Велел сказать мурза, что он помнит Степана Разина еще с той поры, когда он послом приходил с казаками в их землю. Знает мурза про походы Степана, желает ему здоровья…
— Говори дело! — сказал Степан по-татарски. (Дальше они все время говорили по-татарски.) — Читал он письмо наше?
— Читал.
— Ну?..
— Нет, велел говорить.
— Ну и говори.
— Пять тысяч верных татар… — Татарин растопырил пятерню. — Пять…
— Вижу, не пяль.
— Найдут атамана, где он скажет. Зимой — нет. Летом.
— Весной. Не летом, весной! Как Волга пройдет.
Татарин подумал.
— Весной?..
— Весной.
— Ага, весной. Я так скажу.
— На Дону бывал? — спросил Степан. — Дорогу найдешь туда?
Татарин закивал головой.
— Были, были…
Степан заговорил негромко:
— Скажи мурзе: по весне подымусь. Куда пойду — не знаю. Зачем пойду — знаю. Он тоже знает. Пусть к весне готовит своих воинов. Куда прийти, я скажу. Пусть слово его будет твердым, как… вот эта сабля вот. — Степан отстегнул дорогую саблю и отдал татарину. — Пусть помнит меня. Я дружбу тоже помню.
— Карасе, — по-русски сказал татарин.
— Как ехали? — спросил Степан. Тоже по-русски.
— Той сторона. — Татарин показал на левый, луговой берег.
— Переплывали на конях?
— Кони, кони.
— Где?
— Там!.. Вольгым савернул — так…
— Где островов много?
Татарин закивал.
— Ладно. Микишка! — позвал Степан казака. — Передай Черноярцу: татар накормить, напоить… рухляди надавать и отправить.
— Опять ведь нехорошо делаешь, атаман, — забылся и сказал с укором Леонтий. — Татарву на кой-то с собой подбиваешь. А уговор был…
— Ты по-татарски знаешь? — живо спросил Степан.
— Знать-то я не знаю, да не слепой — вижу… Сговаривались же! А то не видать…
— Отчаянный ты, жилец. Зараз все и увидал! Чего ж ты воеводе астраханскому скажешь? Как?
— Так ведь как чего?.. Чего видал, то и сказать надо, на то я и послан. — Астраханец чего-то вдруг осмелел. — Не врать же мне?
— Да много ль ты видал-то?! Пропьянствовал небось с моими же казаками… Вон глаза-то красные. — Степан ловко опять отвел жильца от опасений. — Чего глаза-то красные? Много ты такими глазами увидишь…
Леонтий заерепенился:
— Купца Макара Ильина с собой завернул, стрельцов сманил, сотника в воду посадил… Сидельцев с собой подбиваешь. Волгой никому не даешь проходу… С татарвой сговор чинится… Много, атаман, — твердо и недобро закончил Леонтий.
— Много, жилец. Так не пойдет. Поубавить надо. Ну-ка, кто там?! Протяжку жильцу! — кликнул атаман.
К Леонтию бросились четыре казака, повалили и стали связывать руки и ноги. Леонтий сопротивлялся,
— Степан Тимофеич!.. Батька!.. — кричал жилец, барахтаясь под казаками. А потом и барахтаться перестал, то просил, то угрожал: — Ну, батька!..
— Я не батька тебе! Тебе воевода батька!.. Наушник. Кидай! — велел Степан.
Леонтия кинули в воду, завели одну веревку через корму на другой борт, протянули жильца под стругом, вытащили.
— Много ль ты видал, жилец? — спросил Степан.
— Почесть ничего не видал, атаман. Сотника и стрельцов не видал… Где мне их видеть? — я берегом ехал. Далеко же!..
— Татар видал?
— Их все видали — царицынцы-то. Не я, другие передадут…
— Кидай, — велел Степан.
Леонтия опять бултыхнули в воду. Протянули под стругом… Леонтий на этот раз изрядно хлебнул воды, долго откашливался.
— Видал татар? — спросил Степан.
— Каких татар? — удивился жилец. Да так искрение удивился, что Степан и казаки засмеялись.
— У меня ногайцы были… Не видал, что ль?
— Никаких ногайцев не видал. Ты откуда взял?
— Где ж ты был, сукин сын, что татар не видал? Кидай!
Степан хоть не зло потешался, но со стороны эта «протяжка», видно, кое-кого покоробила… Фрола Минаева, например, — скосоротился и отвернулся. Степан краем глаза уловил это. Уловить уловил, но и осердился на своих тоже. Всю ночь со стрельцами вместе прогуляли, а теперь им жалко Леонтия!
Леонтия в третий раз протянули под стругом. Вытащили.
— Были татары? — спросил Степан.
— Были… видал. — Жилец на этот раз долго приходил в себя, откашливался, плевался и жалобно смотрел на атамана.
— Чего они были? Как скажешь?
— Коней сговаривались пригнать. Батька… хватит, я все сообразил, — взмолился Леонтий. — Смилуйся, ради Христа!.. Чего же я ее… хлебаю и хлебаю?.. Поумнел уж я.
— Добре. Хватит так хватит.
Леонтия развязали.
— Скажи Унковскому: еслив он будет вперед казакам налоги чинить, живому ему от меня не быть. За коней, за сани и за пищаль, какие он побрал у казаков, пускай отдаст деньги: я оставлю трех казаков. И пусть только хоть один волос упадет с ихной головы…
— Скажу, батька… Он отдаст. Казаки тоже будут в сохранности… — Леонтий готов был сулить все подряд. — Отдаст…
— Пусть спробует не отдать. Сам после того бежи в Астрахань. Скажешь: ушли казаки. Шли мирно, никого с собой дорогой не подбивали. Скоро не придут. Не скажешь так, быть тебе в Волге. Мы стренемся. Чуешь, жилец?
— Чую, батька: донести туда, знамо, донесут, но не теперь, не я пока… Так?
— Пошел. С богом!
Леонтий, с молитвой в душе господу богу, поскорей убрался от свирепого атамана.