Я пришел дать вам волю
Шрифт:
Фрол молчал.
— Подумать только, — продолжал Степан, — сидят псы на Москве, а кусают — аж вон где! Нигде спасу нет! Теперь на Дон руки протянули — отдавай беглецов…
— На царя, что ли, руку подымешь? Гумаги-то от кого?
— Да мне мать его в душу — кто он! Еслив у его, змея ползучего, только на уме, как захомутать людей да сесть им на загривок, какой он мне к дьяволу царь?! Знать я его не хочу, такого доброго. И бояр его вонючих… тоже не хочу! Нет силы терпеть! Кровососы… Ты гляди, какой они верх на Руси забирают! Какую силу взяли!.. Стон
— А чего у тебя за всех душа болит?
Степан долго молчал. Только повернулся, хотел сказать что-то, но раздался крик:
— Татары! Тю!.. Век не видались, в господа бога мать!
И сразу над головами казаков свистнули стрелы и с коротким чмокающим звуком ушли в воду.
— За бугор! — крикнул Фрол, вскакивая.
Казаки послушно кинулись было к ближнему бугру.
— На коней! — остановил Степан. Первым вскочил на коня, заплясал на месте, поджидая других. — Экая дура, Фрол! Век там сидеть, за бугром-то? Скорей!.. Выследили, собаки. Так и знал…
Стрелы сыпались густо. Три-четыре угодили в казаков, те, страшно ругаясь, выдергивали их.
— Закрывайся чем попало! — кричал Степан. — Потниками, кичимами!.. Крутись ужами!
Татары окружили наверху распадок полукольцом. Сидя на конях, пускали стрелы.
— Эдисаны, твари поганые.
— Шевелись! — торопил Степан. — А то им подмога прискачет. Коней тоже прикрывайте!..
Стрелы, долетавшие до казаков, убойную силу теряли, но ранили больно. Много уж казаков со стоном и матерной бранью выдергивали друг у друга легкие татарские гостинцы. Всхрапывали и шарахались кони… Наконец все были в седлах.
— В россыпь!.. В мах! — коротко, спокойно скомандовал Степан. — Пошли!..
Казаки понеслись по отлогому распадку вверх.
— К кустам жмись! — кричал атаман. Он летел несколько впереди, отпустив поводья, левой рукой прикрывая себя и морду коня потником из-под седла, в правой сабля.
Эдисанцы подпустили казаков совсем близко, потом повернули коней и поскакали в степь. Казаки сгоряча увлеклись было за татарами, но Степан не велел. Он знал их повадку: утомить на степи погоню, измотать и подвести ее, ошалелую в гонке, под засаду… Наверняка где-нибудь сидел, поджидая, сильный отряд татар.
На Степана чего-то нашел веселый стих.
— Фрол, ты, никак, захворал? То в кусты тебя тянет, то за бугор… Не понос ли уж? Зачем за бугор-то велел?
Фролу неловко было за свой суматошный выкрик; что-то нервничать он стал последнее время, правда. Он молчал.
— Спуститесь за стрелецкими конями, пригоните, — велел атаман. — Да потрусим помаленьку к нашим, а то, чего доброго… — Он не досказал, но было и так ясно: эдисанцы, усилившись, могли вернуться. У них старая вражда с донцами.
Десяток казаков поехали вниз за лошадьми, которых не успели второпях взять.
— Чего ты меня пытал, Фрол? — серьезно спросил Степан, подъехав к Минаеву.
Фрол нахмурился, как
— Когда это? — спросил Фрол.
— Даве у воды. Татары как раз помешали.
Фрол не вспомнил.
— Забыл с этими татарами… Из башки вылетело.
14
Подьячий астраханской приказной палаты Алексей Алексеев громко, внятно вычитывал воеводам:
— «Вы пропустили воровских казаков мимо города Астрахани и поставили их в Болдинском устье, выше города; вы их не расспрашивали, не привели к вере, не взяли товаров, принадлежащих шаху и купцу, которые они ограбили на бусе, не учинили разделки с шаховым купцом. Не следовало так отпускать воровских казаков из Астрахани; и если они еще не пропущены, то вы должны призвать Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, чтоб впредь им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам…»
— Ты глянь! — изумился старший Прозоровский. — Легко-то как! Взять да призвать!.. Да привести — только и делов!
— Мда-а!..
— Ну, дальше как?
— «И велеть беречь, а воли им не давать, но выдавать на содержание, чтоб они были сыты, и до указу великого государя не пускать их ни вверх, ни вниз; все струги взять на государев деловой двор, всех пленников и пограбленные на бусах товары отдать шахову купцу, а если они не захотят воротить их добровольно, то отнять и неволею».
— Ай да грамотка! — опять воскликнул Прозоровский. — Ты в Москву писал, отче?
Все поглядели на митрополита.
Митрополит обиделся.
— Я про учуг доносил. Свою писанину я вам всю здесь вычел…
— Кто же про купца-то да про бусы-то расписал? Не сорока же ему на хвосте принесла.
Теперь посмотрели на подьячего.
— Кто ни писал, теперь знают, — сказал подьячий Алексеев. — Надо думать, какой ответ править. На меня не клепайте, я не лиходей себе, на свою голову кары искать. Нашлись…
— Теперь — думай не думай — сокол на волюшке. А что мы поделать могли? — волновался Прозоровский.
— Так и писать надо, — подсказал подьячий. — Полон тот без окупу и дары взять у казаков силою никак было не можно, не смели — боялись, чтоб казаки снова шатости к воровству не учинили и не пристали бы к их воровству иные многие люди, не учинилось бы кровопролитие.
— Ах ты горе мое, горюшко! — застонал воевода. — Чуяло мое сердце: не уймется он, злодей, не уймется. Его, дьявола, по глазам видать было. Ну-ка, покличьте суда немца Видероса… Может, хоть немецкая харя маленько устрашит злодея — пошлем к Стеньке. Снарядите стрельцов с им и — с богом. Хоть перед государем малое оправдание будет. Пусть немец скажет: получена, мол, гумага от царя — царь все знает теперь, велит тебе, Стенька, поганец, уняться с разбоем.