Я пришел дать вам волю
Шрифт:
— Торописся… Не торопись.
— Охота ишо разок достать.
— Достанешь, еслив не будешь блох ловить. Отпуская не на всю руку… Не на всю — а штоб она у тебя вкруг руки сама ходила, не от собак отбиваисся. Во — глянь…
Полоска холодной стали до изумления послушна руке деда, вроде и не убивать он учит, а играет дорогой светлой игрушкой. Сам на себя любуется, ощерил порченые зубы, приговаривает:
— От-тя, от-тя…
— Ну?.. — скосоротился малолеток, вроде Макси.
— Хрен гну! Вишь, у меня локоть-то
— Зато удар слабый.
— А тебе крепость тут не нужна, тебе скоро надо. А када крепость, тада на всю руку — и на себя. От-теньки!.. — секир башка! Тут — вкладывай, сколь хватит силенки, и — маленько на себя, на себя…
Полсотни ребят у воды машут саблями. Загорелые, потные тела играют мускулами… Красиво.
Степан, спустившись с высотки, засмотрелся со стороны на эту милую его сердцу картину. К нему подошли Иван Черноярец, Иван Аверкиев, Сукнин, Ларька Тимофеев…
— С камышом-то вы ловкие! Вы — друг с дружкой! — не выдержал Степан.
Перестали махать.
— Ну-ка, кто порезвей? — Атаман вынул саблю, ждал. Он любил молодых, но если бы кто-нибудь из них вздумал потягаться с ним в искусстве владеть саблей, то схватился бы он с тем резвачом смертно. — Нет, что ли, никого? Ну и казаки!.. Куда смотришь, дед? Они у тебя только с камышом хороши. Наши молодцы — кто больше съест, тот и молодец? Эх… — Атаман шутил. Но и всегда — и серьезно — учил: «Губошлепа никто не любит, даже самая худая баба. Но смерть губошлепа любит». Он самолично карал за неловкость, за нерасторопность и ротозейство. Но теперь он шутил. Ему любо было, что молодые не тратят зря время, а постигают главное в их опасной жизни. — Ну, молодцы?.. Кто? Правда, охота.
Рубака-дед громко высморкался, вытерся заморским платком необыкновенной работы, опять заткнул его за пояс.
— Што-то я не расслышал, — обратился он к молодым, — кто-то здесь, однако, выхваляется? А?
Молодые улыбались, смотрели на атамана. Они тоже любили его. И как он рубится, знали.
— Я выхваляюсь! Я! — сказал Степан.
— Эге!.. Атаман? — удивился дед. — Легче шуткуй, батька. А то уж я хотел подмигнуть тут кой-кому, штоб пообтесали язык… А глядь — атаман. Ну, счастье твое — глаза ишо видют, а то б…
— А есть такие? Пообтешут?
— Имеются, — скромно ответил дед. — Могут.
— Да где ж?
— А вот же ж! Перед тобой. Ты не гляди, што у нас ишо молоко на губах не обсохло, — мы и воевать могем.
— Кто? Вот эти самые?
— Ага. Они самые.
Степан поморщился, бросил саблю в ножны.
— Ну, таких-то телят…
— Ойе!.. — сказал дед и поднял кверху палец. — То про нас, сынки! Он думает, мы только девок приступом брать умеем. Ничего не сделаешь, придется поучить атамана. Ну, мы легонько — на память. Смотрите не забывайтесь, хлопцы, все же атаман. Што ж ты саблюку запрятал, батька?..
Тут сверху,
— Струга!
Это был гром среди ясного неба. Этого никто не ждал. Слишком уж покойно было вокруг, по-родному грело солнышко, и слишком уж мирно настроились казаки…
Лагерь притих. Смотрели вверх, в сторону дозорных… Не верилось…
— Откуда?!
— От Астрахани!
— Много?! — крикнул Черноярец.
Дозорные, видно, считали — не ответили.
— Много?! — закричали им с разных сторон. — Какого там?!.
— С тридцать! — поспешил крикнуть молодой дозорный, но его поправили:
— Полста! Большие!..
Есаулы повернулись к Степану. И все, кто был близко, смотрели теперь на него.
Степан смятенно думал.
Весь огромный лагерь замер.
— В гребь! — зло сказал Степан.
Вот — наступила ясность: надо уходить. Полста астраханских больших стругов со стрельцами — это много. Накроют.
— В гребь!! — покатилось от конца в конец лагеря; весь он зашевелился; замелькали, перемешались краски. Не страх охватил этих людей, а досада, что надо уходить. Очень уж нелепо.
3
Из единственного прохода в тучных камышах выгребались в большую воду.
— В гребь — не в гроб: можно постараться. Наляжь, братцы!
— Их ты!.. Рраз! Ма-рье в глаз!
— Уйдем не уйдем, а побежали шибко.
Скрипели уключины, шумно путался под веслами камыш, ломался, плескалась вода… Казаки, переговариваясь в стружках, перекрикиваясь, не скрывали злой досады и нелепости этого бега. Матерились негромко.
— Уйде-ом, куда денемся!
— Шшарбицы не успел хлебнуть, — сокрушался большой казак, налегая на весло. — Оно б веселей дело-то пошло.
— Ишь ты, на шшарбу-то — губа титькой.
— Не горюй, Кузьма! Всыпет вот воевода по одному месту — без шшарбы весело будет.
— А куда бежать-то будем? Опять к шаху? Он, поди-ка, осерчал на нас…
— Это пусть батька с им разговоры ведет… Они дружки.
— А пошто бежим-то? — громко спросил молодой казачок, всерьез озабоченный этим вопросом.
Рядом с ним засмеялись.
— А кто бежит, Федотушка? Мы рази бежим?
— А чего ж мы?..
Опять грохнули.
— Мы в догонялки играем, дурачок! С воеводой.
— Пошел ты! — обиделся казачок. — Ему дырку на боку вертют, а он — хаханьки!
Головные струги вышли в открытое море. Было безветренно. Наладились в путь дальний, неведомый. А чтоб дружнее греблось, с переднего струга, где был Иван Черноярец, голосистый казак громко, привычно повел:
— Эхх!..
— Слушай! — скомандовал Черноярец.
Не великой там огонюшек горит…
Разом дружный удар веслами; почти легли вдоль бортов.
То-то в поле кипарисный гроб стоит…
Еще гребок. Все струги подстроились махать к головным.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
