Я сам похороню своих мертвецов
Шрифт:
Еще из дверей ресторана Инглиш заметил за угловым столиком сенатора, тот сидел в одиночестве, и на его узком лице эльфа застыла гримаса нетерпеливого раздражения.
Сенатору Генри Бомонту было шестьдесят пять: маленький, жилистый, худощавый, с морщинистым лицом цвета дубленой кожи, на котором светились стального оттенка глаза, пронзительные, словно иглы. Человек с неуемными амбициями – его конечная цель была сделаться президентом. Карьеру он начал с того, что мыл склянки в аптеке, и этим фактом он бесконечно гордился. Шанс, которого он так ждал, выпал ему в Первую мировую, и он доказал, что способен вести за собой других. Из армии Бомонт вернулся в чине майора и с двумя не слишком значительными наградами. По счастливой случайности его взял к себе шеф администрации демократической партии, всем заправлявшей тогда в Чикаго, и из уважения к военному прошлому ему поручили курировать строительство шоссейных дорог. Именно этим он и занимался, когда познакомился с Ником Инглишем, который пытался найти средства на свой гирокомпас. Бомонт ввел Инглиша в круг преуспевающих бизнесменов. И благодаря протекции Бомонта средства на гирокомпас Инглиша нашлись. Когда Инглиш наконец осел в Эссекс-Сити, он вспомнил о Бомонте и написал ему, предложив финансовую поддержку, если тот захочет баллотироваться на пост окружного судьи. Бомонт ухватился за это предложение, и с помощью денег Инглиша выиграл выборы.
Инглиш быстро сообразил, что при его растущем бизнесе и расширяющемся королевстве ему жизненно важно заиметь влиятельного друга в политическом аппарате. Хотя Бомонт звезд с неба не хватал, он зато остро сознавал свой долг перед Инглишем и с готовностью тянул за ниточки – когда Инглиш хотел, чтобы он потянул.
Следующим шагом, решил Инглиш, будет избрание Бомонта сенатором. Оппозиция была жестокая, но и на этот раз, с денежками Инглиша, ободренный его холодной решимостью, Бомонт выиграл выборы. Через полгода он намеревался переизбираться, и Инглиш знал, что сенатор сомневается в результате.
Метрдотель поспешил навстречу Инглишу, застывшему в дверях, и с почтением сопроводил его по длинному проходу до столика сенатора. Шагая вслед за метрдотелем, Инглиш сознавал, что все посетители этого роскошного ресторана перестали болтать и с любопытством смотрят на него.
Он уже привык к тому, что на него глазеют, но сегодня он чувствовал, что эти взгляды полны не одного только любопытства. Новость о самоубийстве его брата произвела сенсацию, и теперь все сплетничали о возможных причинах суицида.
Сенатор привстал с места, когда подошел Инглиш.
– Я уж думал, ты вообще не придешь, – проговорил он пронзительно и колко.
Инглиш смерил его жестким, холодным взглядом и сел.
– Меня задержали, – пояснил он коротко. – Что будем есть?
Пока сенатор выбирал блюда, метрдотель вложил в руку Инглиша конверт.
– Пришло для вас минут десять назад, мистер Инглиш, – произнес он вполголоса.
Инглиш кивнул, заказал стейк с кровью, к нему зеленый горошек и полбутылки кларета, затем разорвал конверт и пробежал глазами небрежные закорючки на листе:
Все под контролем. Коррин выступила прекрасно. Вердикт: самоубийство в состоянии помутненного сознания. Никаких дополнительных трат не потребуется.
Сэм
Инглиш убрал записку в карман, и суровая улыбка промелькнула на его лице.
– Что это я слышал о твоем брате? – начал сенатор, как только метрдотель отошел. – Что это, черт возьми, за игры?
Инглиш взглянул на него с изумлением.
– Рой уже много недель был на грани нервного срыва, – пояснил он ровно. – Я говорил ему, что он слишком много работает. Ну вот, ноша оказалась ему не по силам, и он нашел кратчайший выход из трудного положения.
Сенатор фыркнул. Его смуглая кожа налилась темно-багровым цветом.
– Нечего пичкать меня подобной чушью! – произнес он с негодованием, впрочем понизив голос. – Рой ни дня в жизни не работал много. Что там за слухи о шантаже?
Инглиш пожал плечами.
– Обязательно будут ходить самые разные слухи, – сказал он безразличным тоном. – Существует множество людей, которым хотелось бы раздуть из этого скандал. Нечего горячиться. Рой застрелился, потому что переживал за судьбу своего бизнеса. И на этом все.
– Все ли? – Бомонт подался к Инглишу, сверкая глазами. – Поговаривают, он шантажировал какую-то женщину и у него собирались отнять лицензию. Насколько это правда?
– До последнего слова, – признался Инглиш, – но никто не посмеет заявить об этом вслух, если только не хочется нарваться на судебное преследование.
Бомонт заморгал и снова сел.
– Что, прямо вот так? – спросил он, и в его взгляде отразилось восхищение.
Инглиш кивнул:
– Комиссар полиции начал расследование. Я с ним поговорил. Продолжать расследование он не собирается. Тебе не о чем переживать, Бомонт.
Официант принес стейки, и после его ухода Бомонт сказал:
– Мне, может, и не о чем переживать, зато тебе есть о чем. Это ведь положит конец больничному проекту.
Инглиш отрезал кусочек мяса, затем поднял на собеседника глаза.
– С чего ты так думаешь? Если комитет надеется кинуть меня – не тут-то было.
– Но послушай, Ник, прояви рассудительность, – с тревогой заговорил Бомонт. – Ты не сможешь от этого откреститься. Слухи уже циркулируют, а ведь это чертовски нехорошие слухи. Ты же знаешь комитет. У них припадок случится, если я скажу, что больница будет названа в твою честь.
– В таком случае не говори им, пока все не уляжется. А все уляжется через несколько недель.
– Но они же назначили собрание на следующей неделе, чтобы выбрать название для больницы.
– Скажи, чтобы отложили встречу, – бросил Инглиш и потянулся к бокалу с вином. – Удивительно хороший кларет. Попробовал бы лучше его, чем дуть скотч под любую еду.
– Да забудь ты про кларет. – Бомонт неловко поерзал на стуле. – Нельзя откладывать собрание. Ты ведь понимаешь это не хуже моего.
– Собрание придется отложить, – заявил Инглиш. – Кто построил больницу? Кто ее финансировал? Что значит, нельзя откладывать собрание? Я говорю, что его нужно отложить, так им и передай: я велел отложить!
Бомонт провел пальцами под воротничком.
– Но послушай, Ник, нельзя так вести себя с комитетом. Они назначили собрание, и ты ничего не можешь с этим поделать. Нельзя обращаться с ними, как с мальчишками. Нет, какого черта! Это же самые важные и самые влиятельные люди в этом городе.