Я сам себе судья
Шрифт:
Скажу так: армия необходима для каждого сознательного мужчины. Трудно было мне, баловню бульваров Днепропетровска, служить, слушаться командиров. Однако я прошел через это и узнал на практике, что такое дисциплина. Армия нужна для каждого человека: она воспитывает в человеке долг и честь.
Армейские привычки пригодились мне на всю жизнь. Они помогают мне по утрам вставать, организованно собираться и постоянно заниматься делом. Благодаря им, я успеваю восстанавливать силы за пять-семь часов и работать по шестнадцать часов в сутки. Я привык вставать, потому что надо. Звенит будильник. Я, конечно, не вскакиваю, как солдат, но и не задерживаюсь в постели, как лежебока.
И, между прочим, никакой дедовщины у нас не было. Мы занимались спортом, изучали военное дело и всегда готовы были встать на защиту нашей Родины. Есть такая песня Михаила Матусовского «Поле Куликово», в ней поется: «Ты ответь, моя Земля, ты скажи хотя бы слово: где находится оно, наше поле Куликово?» Для каждого человека та земля, на которой он стоит – и есть то Куликово поле, которое ему нужно защищать.
Расскажу об армии подробнее. Мы тогда, не оформив толком дипломные работы, без принятия присяги, прибыли на месяца в Казахстан в составе армейских частей, направленных на уборку хлеба. А уже оттуда в «телятниках» нас стали развозить по местам службы. Так я попал в артиллеристы – в полусотне верст от Тбилиси. Благодаря своему боксу, футболу и умению петь, я скоро вышел в число людей, которые постоянно должны были на разных смотрах представлять лицо дивизии. Это, в конце концов, и определило мою судьбу. Меня заметил и взял к себе художественный руководитель и главный дирижер Ансамбля песни и пляски Закавказского Военного округа, а впоследствии и народный артист Петр Мордасов.
Взял он меня в хор с прицелом сделать солистом. Но отпускать из части меня не хотели. Я мучительно долго ждал. Мне устраивали всякие пакости. То во время караульной службы подсовывали неприятности, то провоцировал старшина, да так, что мне пришлось его бить.
Этот старшина, кстати, здорово повлиял на мой воспитательный процесс. Я (после техникума) был уважаемой среди пацанов личностью. Еще бы: чемпион по боксу, отличник, знал уже горячие аплодисменты за исполнение песен. И ростом, и телосложением вышел так, что на меня поглядывали многие девушки. И вдруг – старшина, земляк из Донбасса. Фамилия его была Лысько. Небольшого такого росточка – метр пятьдесят с чем-то. И вот он над нами: «А-а-а… Обра-зо-ван-ные прый-ихалы. Ну, шо? Побачим, чим можно способствовать вашему образованию». И начал нас ломать. Я переживал жутко! Однако потом был ему благодарен, потому что научил он меня внутренней дисциплине, коллективизму, выдержке, терпению. Армия, конечно, великое дело. И хотя старшина был для меня самым тяжелым человеком, со временем я понял, что значил он как наставник.
Со мной в армии такая история произошла. Я закончил школу сержантского состава, но меня разжаловали. Я охранял пороховой склад и заснул. И меня посадили на гауптвахту на пять суток. Когда я подметал караульное помещение, мимо забора проходил один сержант и говорит: «Так тебе и надо». А я вел самодеятельность, пел солистом, и исполнял песню «Мама, что на свете тебя милее». И этот маленький сержантик говорит: «Это тебе не «Маму» петь». Ну, я психанул и врезал ему. Мне к пяти суткам добавили еще десять суток. А Петр Мордасов уже требовал, чтобы меня немедленно отправили в распоряжение ансамбля. И тогда в части сказали: «Ах, так? Разжалуйте Кабзона до рядового, и пускай катится к черту». И меня разжаловали…
В конце концов, я прибыл в Тбилиси и впервые запел в профессиональном ансамбле. Тут-то мне и дали понять, чем должен я заниматься в жизни, и как можно совершенствоваться в этом деле.
Я тогда стал впервые задумываться о том, что хотел бы петь на сцене. С этим я пришел за советом к маме, и она осторожно сказала: «Сыночек, ты же знаешь, что ты в Москве все равно не поступишь без блата, и денег у нас нет, но ты попробуй». И я решил попробовать.
Когда вернулся после армии в Днепропетровск, все домашние готовились к тому, что я поеду по распределению на буровую в Воркуту, а я заявил, что хочу в Москву, учиться. У братьев шок: все надеялись, что я буду работать, помогать семье, а я опять учиться вздумал. Тоже артист нашелся! Все уже так устали от нищеты! «У тебя же диплом! Зарабатывай деньги, мы тебя для чего учили?» – пытались меня урезонить. Но я решил твердо – в Москву!
Кстати, тогда только Батя промолчал. Потом сказал: «Сынок, ты уже взрослый и поступай, как считаешь нужным!» А мама заплакала: «Сынуля, надо же…»
Здесь, уважаемый читатель, я прервусь, чтобы сделать примечание. Дело в том, что в армию я ушел в весе 70 кг, а возвратился с весом 90. Я жутко окреп. Продолжал заниматься спортом и был физически здоровым невероятно. Но вопрос был в другом: из одежды-то я вырос, а покупать новую было не на что. Поэтому я по-прежнему вынужден был ходить в военной форме. В форме поехал я и в Москву. Но не потому, что хотел вызвать снисхождение экзаменаторов или жалость приемной комиссии, а потому, что, правда, нечего было надеть. Вот поэтому и заплакала мама моя.
Поступление в институт имени Гнесиных
После демобилизации в 1958 году я устроился работать лаборантом в химико-технологический институт Днепропетровска. Точнее – так. Моим учителем пения после увольнения в запас из армии стал Леонид Терещенко, руководитель хора Днепропетровского дворца студентов. Он готовил меня к поступлению в Одесскую консерваторию. После хоровых упражнений мы занимались по индивидуальной программе. Как-то раз он вошел, а я стою на сцене и исполняю какую-то песню, при этом так напрягая горло – ужас! Я старался звучать должным образом на фоне эстрадной «меди»! Леонид Иосифович говорит мне: «Горлань, конечно, на здоровье, но голос ты так посадишь». Мне же нельзя было надрываться до того, как он окончательно поставит мне вокал, который звучал день ото дня все лучше и лучше. И эстраду я петь тогда перестал. А чтобы помочь мне, Терещенко устроил меня в бомбоубежище Днепропетровского химико-технологического института протирать спиртом противогазы. С окладом 50 рублей.
Так я заработал денег на дорогу, приехал в Москву… и поступил на вокальный факультет Государственного музыкально-педагогического института имени Гнесиных.
Я приехал в солдатской форме после службы в армии. Приехал в Москву! Никто тогда не поверил, что я смог сам поступить, и все спрашивали в Днепропетровске у мамы, сколько мы за это дали? А мы ничего не дали, нам нечего было давать.
Леонид Иосифович был для меня не просто учителем, он был другом, наставником. Прекрасный музыкант и педагог, он помог мне подготовить хороший репертуар. На вступительных экзаменах я исполнил каватину Алеко Сергея Рахманинова, пел романсы Бородина, украинские песни…
Институт имени Гнесиных… Знаменитая Гнесинка… Там я учился у Любови Владимировны Котельниковой и Георгия Борисовича Орнатлихова. По окончании этого института меня ожидала карьера либо оперного певца, либо солиста филармонии с камерным классическим репертуаром, либо преподавателя пения. Но, похоже, я уже тогда чувствовал, что Провидение заготовило для меня что-то другое.
Короче говоря, студента вокального факультета Гнесинки так увлекли совершенно иные музыкальные горизонты, что я стал всеми правдами и неправдами пробиваться на большую эстраду.
Первое самостоятельное выступление
Мое первое самостоятельное выступление состоялось в декабре 1959 года на авторском концерте Аркадия Островского. Я был тогда очень молодым и не был лично знаком с этим композитором. Я взял его в буквальном смысле штурмом и натиском.
Наша первая личная встреча с Аркадием Ильичом состоялась в Доме композиторов в Москве на Миусской площади. Тогда там был еще старый Дом композиторов. Будучи студентом Гнесинского института, я пришел на встречу. После выступления Аркадия Ильича подошел к нему, и он почему-то дал мне свой домашний телефон. Матильда Ефимовна, его супруга, царство небесное им обоим, подходила к телефону и спрашивала: «Кто это?» Я отвечал: «Вокалист». Ну, как бы я назвался: «Это Кобзон»?