Я, следователь. Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак. Телеграмма с того света
Шрифт:
Я поднялся на второй этаж и прошел в учительскую. Немолодая женщина писала за столом, что-то в журнале. Она подняла на меня взгляд, мгновение присматривалась, потом сказала:
— А-а, здравствуйте…
И я вспомнил, что видел ее вчера на поминках. Круглое лицо, рыжевато-седые волосы, стянутые на затылке в скудный пучок, блеклый крап веснушек. Нас знакомили, но в царившей сутолоке я успел сразу же позабыть, как ее зовут и кто она такая.
— Меня зовут Маргарита Петровна, — избавила она меня от неловкости. — Я преподаю географию. Мы с Николаем Ивановичем были ветераны школы. Мы с ним работали еще в старом здании, а теперь только я осталась. Последняя, можно сказать…
Свежий аромат клейкой тополиной листвы и сирени, врывавшийся в учительскую через окна, смешивался с больничным запахом соды и хозяйственного мыла — где-то рядом мыли, чистили классы.
На лице Маргариты Петровны лежала печать испуга и искренней грусти — именно сегодня в пустой учительской она, наверное, почувствовала, что осталась из всех стариков в школе последней.
— Маргарита Петровна, мне не дают покоя обстоятельства смерти Коростылева. Вы ведь в курсе дела?
— Да, конечно, — вздохнула она, и я рассмотрел, что под веснушками у нее кожа не розовая, а старчески красноватая.
— У нас все об этом знают. Да что поделаешь…
— Вот я пытаюсь, что-то поделать, — сказал я, прочно усевшись на стуле перед ней. — Вы ведь были в дружеских отношениях с Коростылевым?
— Да, скорее всего у нас были дружеские, добрые отношения, — задумалась она, сняла очки и положила на стол. — Мы не были закадычными друзьями, но столько лет вместе работали, так много прожито вместе! Да и человек он был очень хороший…
— У вас нет никаких предположений — кто, почему, зачем мог прислать эту телеграмму Николаю Ивановичу?
Она развела руками:
— Ну как здесь предположишь что-нибудь? Как язык повернется про кого-нибудь сказать такое? Грех на душу взять боязно! Я ведь и представить себе не могу такого врага у него, чтоб мог столь злодейскую шутку учинить.
Она смотрела на меня растерянно и опасливо, и мне казалось, что ей хочется, чтобы кто-нибудь пришел в учительскую и прервал наш разговор. И тогда я спросил напрямик:
— А мне показалось, что у Коростылева были не слишком доброжелательные отношения с вашим завучем Вихоть…
Старая географичка заморгала, как девочка, веснушки совсем утонули в багровом румянце, она потупилась, заерзала и сказала:
— Я так не могу сказать. Они, возможно, были не очень теплые, отношения у них я имею в виду, но нельзя ведь назвать их недоброжелательными, — вздохнула тяжело и добавила: — Хотя, конечно, у них были столкновения…
Прежде чем углубляться в это сообщение, я решил уточнить для себя один не очень ясный вопрос:
— Маргарита Петровна, а власть завуча в школе велика?
Меня рассмешила ее реакция. Весь вид ее изображал — что за нелепость?! А ответила очень осторожно:
— Ну, как вам сказать? От завуча ведь довольно много зависит… Это проблема весьма сложная…
Я усмехнулся:
— А чего там сложного? Вы мне расскажите, чем завуч занимается, тогда мы вместе оценим ее власть.
Маргарита Петровна поежилась, помялась, я видел, что ей страшно обсуждать дела завуча, наконец решилась:
— От завуча зависит расписание уроков, то есть наша занятость. Так сказать, количество часов, которые выделяются…
— А количество часов — это заработок? — переспросил я.
— Ну естественно! Кроме того, завуч в известной мере является экспертом нашей работы. Молодых учителей завуч аттестует, определяет их профессиональный уровень, а для тех, кто готовится к пенсии, особенно важно, какую даст завуч учебную нагрузку…
— Почему?
— Так ведь размер пенсии зависит от заработка в последний год! Ну, а пенсионера вроде меня, если завуч занелюбит, можно вытурить в один хлоп…
— Вот мы и выяснили вдвоем, что власти и возможностей у завуча в школе хватает, — покачал я головой и спросил еще: — Маргарита Петровна, может быть, я ошибаюсь, тогда вы меня поправьте, но вчера на поминках мне показалось, что школьные преподаватели относятся к Екатерине Сергеевне Вихоть очень сдержанно.
Учительница пришла в совершенное смятение, на ее добром, простоватом лице выступили от волнения мелкие бисеринки пота:
— Вы ставите меня в очень трудное положение, предлагая оценивать их отношения… Я и о Екатерине Сергеевне не хотела бы ничего говорить, поскольку она человек сложный и отношения с людьми у нее непростые…
— А в чем эта сложность отношений?
— Понимаете, с ней стараются по возможности избегать конфликтов, потому что она женщина резкая и памятливая.
— Так, это я уже понял, — согласился я. — Но Коростылев, как мне сдается, этих конфликтов не боялся. Вы мне не скажете, в чем, собственно, расходились-то они с завучем?
— Как бы это точнее сказать. — Географичка поежилась, будто от пронизывающего ветерка. — Я не умею формулировать, но однажды Коростылев при мне сказал ей: учителю, которого не любят ученики, надо менять работу. Он скорее всего ребенка ничему не научит, а если научит, то школьник это плохо запомнит, а если все-таки задолбит, то употребит не для доброго дела.
— Позиция спорная, — усмехнулся я. — Но, видимо, она и определила их отношения?
Маргарита Петровна долго сосредоточенно чиркала что-то в журнале, потом бросила ручку на стол и сказала:
— Видите ли, их отношения сложились таким образом не сразу, они имеют некоторую историю, так сказать. Раньше они не выходили за рамки профессиональных разногласий, связанных с разным подходом к вопросу обучения. Потом уже это стало обрастать разным отношением к людям, превращаясь постепенно в столкновение разных мировоззрений.
— И что, долгая история у этого столкновения?
— Я думаю, что их человеческие взаимоотношения сломались после суда между Салтыковыми.
— А что за суд? — поинтересовался я.