«Я слушаю, Лина…»
Шрифт:
А вдруг он замечательный парень. Вдруг он любит книги, музыку. Вдруг он мог бы стать композитором? Вдруг он смог бы осчастливить людей? Ты же полностью исключаешь это! Ты его хочешь загнать в тюрьму. И там он уж точно никем не станет. И не мне тебе объяснять, что такое тюрьма. И кем он оттуда выйдет. Если конечно выйдет. Он станет законченным преступником, Даник. И уж точно не нужным для общества. И это будет на нашей совести. Я же считаю, что парню необходим шанс. Если допустить, что он жив.
– Лина, ты не собираешься менять профессию? Ты прекрасно
– Меня вполне устраивает моя профессия, Даник. Впрочем, об этом мы уже говорили.
– Однако ты в своем психологическом анализе допустила промах. Несколько немаловажных деталей. Если этот парень прячется. Если он боится признаться. Хотя фактически и не виновен. Если он спокойно может спать по ночам. Зная что совершил преступления. Если он вообще собирается и дальше жить с этим. Вот тогда он уже и есть конченный человек.
И он никогда не сочинит музыку. И никогда не осчастливит человечество. Уж мне-то поверь. Люди без совести не способны на это. Более того, он теперь будет знать. Что многие подлые вещи остаются безнаказанными. И поэтому онможет совершить еще одну подлость. И сделает это уже легко. Ты сама толкаешь, Лина, его на это. Ты сама же топишь его. Пойми. Человек у которого есть совесть, не станет прятаться. Даже зная, что ему грозит. Он выберет правду. Чтобы найти силы жить дальше. И в тюрьме. За решеткой. Он имеет больше шансов на спасение своей души. Даже если получит на полную катушку. Во всяком случае он задумается о себе. О своем месте в жизни… И, может быть, тогда он сможет сочинять музыку…
– Или окончательно озлобится на людей. И окончательно их возненавидит. И окончательно разуверится в справедливости мира. Впрочем, Даник. Мы делим шкуру неубитого медведя. Хотя эта пословица не очень кстати в нашем случае. Мы уже делим душу убитого человека. У которого была совесть. Из-за своей совести он и покончил собой.
– Это твое последнее слово? – Даник тяжело поднялся. И направился к выходу. – Это твое последнее слово?
И на моем лице он прочитал: «Да.»
Но мне все еще хотелось разрядить обстановку. Мне все еще не хотелось терять единственного товарища. И я как можно веселее сказала:
– А как твои девочки, Даник?
Он усмехнулся.
– Прекрасно. Они действительно глупы как пробки. Но это не страшно. Главное – они не способны на предательство. Я в последнее время понял, что на предательство, как правило, способны расчетливые и слишком умные люди. Поэтому я предпочитаю общаться с людьми попроще.
Я поежилась. Камешек в мой огород попал удачно. Мне стало горько. Я потеряла сегодня единственного товарища. Который всегда верил в мою честность. Впрочем, совсем недавно я сама была в этом уверена.
– Я сам буду вести это дело, Лина. И докопаюсь до истины. А ты… А ты сообщи матери о смерти ее сына.
– Я?! Но почему я, Даник!
– Кто-то из нас должен это сделать. Я в это не верю. Следовательно остаешься ты. Выбора, к сожалению, нет. Мы ведем это дело. И нам говорить о его издержках. Но я думаю, ты с этим справишься. Ты же уверена в самоубийстве. И после такого красочного монолога. Который ты мне теперь выдала. Ты найдешь нужные слова для матери. Не забудь упомянуть о совести, которая замучила этого мальчишку… Я поражаюсь, Лина, и почему ты не стала литераторшей? Такой дар пропадает… – и он захлопнул за собой дверь. Не оставив мне шанса на ответ. Впрочем я и не знала, что ответить.
Я долго стояла, тупо уставившись в одну точку на двери. За которой только что скрылся мой бывший друг. И я по-настоящему осознала. Какую опасность он теперь представляет. Мне казалось, что вот-вот у меня отнимут что-то самое дорогое в жизни. Игрушку, ребенка… Нет, моего самого близкого человека.
– Лина! – окликнул меня Малыш.
Я обернулась. И по его глазам поняла. Что он все слышал. Все. До единого слова.
– А мне он понравился, – Малыш кивнул на дверь. – Как-то легче живется. Спокойнее, что ли… Когда есть такие люди. Именно они вселяют надежду, что справедливость существует…
Я Малыша понимала. Ну, конечно же! Чистый. Умный. Благородный Даник. Мне же в этой пьесе была отведена самая отвратительная роль. А Малыш наверняка со своим еще юношеским представлением о жизни восхищался героями. И, безусловно, мечтал гордиться и любимым человеком. Еще не зная, что в жизни героизм не всегда оборачивается во благо.
– Лина, – неуверенно позвал он меня. И заглянул в мои глаза. – Послушай, Лина. Может быть, этот Даник действительно прав? И все станет на свои места, Лина. Ведь свобода – это не обязательно, когда вне решетки…
Я резко оглянулась.
– Ты хочешь сказать, что у меня ты не свободен?
Малыш гордо встряхнул головой.
– Если хочешь – да! Это противоестественно скрываться от людей. Скрываться от людей – это уже не свобода.
Ты с тем же успехом можешь завести попугая в клетке. И то мое положение гораздо хуже. На меня никто не может даже прийти посмотреть.
– Сопляк! – вновь не выдержав, крикнула я. И тут же осеклась, увидев его побледневшее лицо. И уже более мягко добавила. – Малыш, ты просто понятия не имеешь, что такое попасть за решетку. Ты говоришь, Даник… Он действительно хороший малый, Но… Но, скажи, Малыш, кто ты для него? Кто? Молчишь? И правильно делаешь. Ты для него – никто, Малыш. Просто еще один шаг к очередному доказательству своей безупречности и порядочности.
Он вспомнил то дело. Когда мы помогли женщине, обвиненной в убийстве мужа. Но, Малыш. Кто была та женщина? И кто был ее муж? Прокурор? Президент? миллионер? Он был никто! К сожалению, шанс на справедливость та женщина имела только потому, что пострадавший был простым человеком с улицы. И то – ее оправдали, потому что дело вели неплохие ребята. Но в этом случае даже мы тебя не спасем, Малыш. И твой Даник ничего, ничего не решает. И ему легко теперь играть в совесть, потому что твоя судьба ему безразлична. А вот на прокурора ему не плевать.