Я стану ночным кошмаром

Островская Екатерина

Вера молчала, потому что не знала, что говорить.

— Ладно уж, откроюсь до конца, — вздохнул Владимир. — Никому не рассказывал, только несколько самых близких людей это знают. На втором курсе военного училища меня вызвали для беседы. На Кавказе тогда шла война, и кто-то, изучив мое личное дело, узнал, что я вырос в тех местах и свободно говорю на аварском и даргинском, могу общаться на лезгинском, на табасаранском, есть и такой язык, а главное — на чеченском. Просто я воспитанник интерната, где жили дети из разных районов. Это был, кстати, спортивный интернат. А в Дагестане и без того для мальчиков самый важный урок в школе — физкультура. Но они развивают силу и ловкость, умение драться не только на физкультуре,

но и на других уроках, а также на переменах. В семнадцать лет я стал мастером спорта, так что в военное училище меня приняли легко, несмотря на отсутствие знаний. Пришлось наверстывать. И тут как раз мною заинтересовались. Как могли, подготовили и отправили туда, на Кавказ. Почти сразу я попал под начало одного известного в Ичкерии бригадного генерала, а потом оказался в специальном отряде, где готовились бойцы для действий в России. Простым парнем я не был, а потому мне удалось кое-что. Когда начались провал за провалом, подозрения менее всего падали на меня, хотя многим было известно, что я не чистокровный чечен. Кстати, я знал Коран лучше тех, кто был рядом. И комментировал айяты, в том числе и инструкторам-арабам, чтобы донести до сознания слово пророка. У меня даже прозвище было — Имам. Под этим именем я и был объявлен в федеральный розыск. Каждый спецназовец слышал обо мне и знал, что при задержании можно стрелять на поражение. Когда мою группу взяли, командир отряда ходил, заглядывал в лицо каждому и спрашивал: «Где Имам?» Я поднялся с колен и тут же получил такой удар, что упал, а меня уже добивали ногами. Уворачивался, пока мог, ничего не видел, слышал только, как матерились спецназовцы. И как шептали чечены, которых я сдал: «Держись, брат, Аллах с тобой!» Потом были следствие, допросы. Те, кто отправлял меня в Чечню, почему-то не спешили своего тайного агента вытаскивать, так что на закрытом заседании военного суда я сидел рядом с теми, кого предал. И только я один получил пожизненный срок. Ну, а потом освободили, и я выбрал для проживания этот город.

Вера не могла произнести ни слова, не зная, верить или не верить тому, что услышала. Вот так запросто человек, не знающий ее совсем, поведал ей вещи, о которых следует молчать? Неужели все это правда?

— Кстати, — снова заметил Владимир, — пару лет назад в метро я случайно встретил того самого командира спецназа, который брал мою группу. Поздним вечером он сидел в пустом вагоне напротив меня, поднял глаза и обомлел. Узнал сразу и не поверил глазам, вероятно. Мне нужно было ехать до конечной, ему тоже. Я вышел, мужчина за мной. Я обернулся возле открытого кафе и говорю: «Ну, ладно, пойдем пивка хряпнем, раз уж ты за мной увязался». Только тогда он поверил, что обознался.

— Попили пива? — спросила Вера.

— И не только. Собутыльник про Чечню начал рассказывать. В том числе про то, что лично взял главного террориста, рядом с которым Бен Ладен или Хоттаб — дети малые. Он за меня, оказывается, «Героя России» получил. Хороший парень.

— Владимир, — тихо сказала Вера, — мне так неудобно просить…

— А в чем дело?

— Давай перейдем на «ты», — произнесла Вера и почувствовала, что вот-вот расплачется.

— Давно готов, — кивнул Владимир.

Слезы все-таки удалось удержать.

Они выпили еще по бокалу вина, а потом Владимир поцеловал ее ладонь.

— Для первого раза достаточно. Прости, Вера.

Она вызвалась его провожать. Не в форме, конечно, поспешила переодеться.

Дошли до его дома, а по дороге Вера рассказала все, что узнала от бомжа Толика. Потом уже Володя провожал ее. Стояли возле парадного, и Вере не хотелось расставаться. Похоже было, что мужчина чувствует то же самое. Но был уже третий час ночи, и Владимир наконец отправился домой. Уже без сопровождения.

Вера вошла в свою квартиру, прикрыла дверь и прислонилась к ней

спиной. Зачем она отпустила его? Но, с другой стороны, что можно было сделать? Не оставлять же его у себя… А вдруг Владимир исчезнет так же внезапно, как и появился в ее жизни? Вдруг она проснется завтра, и уже ничего не будет, останется лишь его номер телефона, занесенный в память мобильника? А вдруг и номер сотрется, исчезнет, словно и не было его?

Она выхватила из кармана сотовый и набрала последнюю запись.

— Слушаю, — ответил голос Владимира.

— Это я, — произнесла Вера с облегчением, — просто хотела узнать, как ты.

— Подхожу к дому. А ты ложись поскорее и выспись получше: завтра у тебя тяжелый день. Вечером поедем выбирать тебе автомобиль.

— Да, — прошептала Вера в трубку, потому что не знала, что еще можно сказать, когда счастье переполняет всю тебя с избытком.

Прошла в комнату и, ощутив сильное желание поделиться радостью с кем-нибудь, собралась было позвонить Инке Цигаловой. Но взглянула на часы и передумала. А так хотелось рассказать хоть кому-то, что происходит с ней сейчас… Раньше-то записала бы все в дневник. Хотя почему бы не сделать это сейчас? Кстати, а где он, дневник?

Глава 6

Утром в ее кабинет снова вошли Толик и Жанна. Притащили с собой большой букет роз. Толик держал двумя руками цветы, а Жанна коробку с тортом.

— Еще вчера вечером на рынке выпросили, — кивнула на розы Жанна. — Подвяли немного, но я дома…

Женщина осеклась, обернулась, посмотрела на приятеля и поправилась:

— То есть в подвале, где живем сейчас…

— Дома, — твердо произнес, перебив, Толик.

Жанна кивнула и закончила фразу:

— Я дома поставила цветы в банку с водой, и они отошли.

Розы в самом деле были прекрасны. И их было много. Вера воткнула в розетку электрический чайник, а когда вернулась к столу, на нем уже стоял торт.

— Знаете, мы в первый раз нормального мента встретили, — объяснила Жанна. — А то от них одни неприятности. Анатолий даже срок на ровном месте получил. Ехала патрульная машина, остановилась. Двое из нее вышли, и один без разговоров его по морде… то есть по лицу ударил. Покуражиться захотели. Побили и в машину засунули. В отделении решили пришить дело об ограблении, будто бы Толик в позднее время к людям подкатывал и отбирал мобильники. Да только потерпевшие его не опознали. Тогда составили протокол, будто Толик сам напал на двоих патрульных.

— А на суде вы хоть правду сказали? — обратилась Вера к Анатолию.

— А кому я чего докажу? Судья девчонка молоденькая, кто только на нее эту мантию нацепил, непонятно. Да она и не слушала меня. Сейчас, говорят, карьеру сделала. Ну так десять лет почти прошло…

За дверью раздались тяжелые шаги. Потом кто-то покашлял, словно предупреждая о своем визите, и дверь распахнулась.

На пороге стоял Миклашевский с букетиком из трех тощих роз. Шагнул через порог, покосился на благоуханную роскошь, стоящую в пятилитровой банке из-под маринованных помидоров, скользнул глазами по Толику и Жанне. И снова посмотрел на них — теперь уже недоуменно, явно не понимая, кто перед ним. Уж больно не вязались дорогой костюм и бархатное платье с поцарапанными и посеревшими от частого употребления горячительных напитков лицами.

— Я к вам по делу, Вера Николаевна, — наконец произнес Иван Севастьянович, давая понять, что дела у полковников полиции могут быть только секретные, а потому посторонним лучше удалиться.

Жанна поднялась. Следом, с некоторой неохотой, встал со скрипучего стула и Толик.

— У меня тоже дела, — возразила Вера. — Эти граждане как раз и помогают их решать. Иначе я не смогла бы так быстро войти в курс данного мне важного поручения и следить за порядком на ответственном участке вверенной мне территории.