Я стоял у ворот Москвы. Военные дневники 1941-1945
Шрифт:
«Это, несомненно, заинтересует вас, глубокоуважаемый господин генерал-фельдмаршал».
Кроме того, меня поставили в известность о так называемом «деле Зейдлица». Генерал фон Зейдлиц, который был взят в плен в Сталинграде, собрал вокруг себя большую группу пленных солдат и офицеров, настроенных против национал-социалистского германского правительства, и пытается распространять эти взгляды в рядах действующей германской армии. Он пытается убедить окруженные германские части сложить оружие и проводит другие аналогичные акции. Должно быть, это первый случай в истории Пруссии, когда генерал стал явным предателем! Я всегда считал Зейдлица простым, прямым и весьма достойным
Мы сидим на нашей ферме Гродткен в Восточной Пруссии поблизости от старой границы с Россией. В течение нескольких дней на ферме не было радио, света и телефонной связи, так как электрические линии пострадали от сильной грозы.
Газеты приходят нерегулярно и с большим опозданием, поэтому в округе постоянно циркулируют различные слухи, от которых достойный человек должен уметь себя ограждать. По приказу партии 27 человек с нашей фермы вступили в трудовой фронт и завтра отправляются на восточную границу рыть траншеи. Надеюсь, рытье траншей согласовано с военными, и войска смогут ими воспользоваться, если такая необходимость возникнет, поскольку уход людей с фермы перед сбором урожая представляет для всех нас большое неудобство.
21/7/44
Вчера полковник Штауффенберг совершил покушение на жизнь фюрера! Фюрер почти не пострадал, но несколько человек, которые находились с ним рядом, были серьезно ранены.
В официальном заявлении правительства сказано, что главари и участники покушения — жалкая кучка офицеров, в своем большинстве отставных — были застрелены или застрелились сами.
Они стремились изменить ход истории, но какими средствами? Помимо всего прочего это играет на руку только нашим врагам!
Герингу и Геббельсу предоставлены расширенные полномочия для укрепления единства нации. Гиммлер назначен командующим войсками внутренней безопасности. Гудериана перевели в Генеральный штаб. [500]
23/7/44
Сегодня вечером мне позвонил из Кенигсберга генерал Водриг и сообщил буквально следующее: заместитель начальника отдела кадров Высшего командного состава генерал Бургдорф проинформировал его от имени Кейтеля о некоем рапорте гестапо, где говорится, что я собираюсь уехать из Восточной Пруссии. В настоящий момент я якобы размышляю над тем, когда это лучше сделать, чтобы мой отъезд не возбуждал ненужных толков. Я ответил, что все эти сплетни, возможно, связаны с отъездом перенесшей здесь пневмонию младшей дочери моей жены к своему отцу в Померанию в сопровождении одного из работников фермы после того, как девочка набралась достаточно сил, чтобы отправиться в путешествие. Одновременно с этим моя жена отослала несколько коробок с детскими вещами в Померанию. Но моя жена и я остаемся здесь. Я также сказал, что буду телеграфировать об этом Кейтелю...
1/8/44
Получил от жены своего адъютанта графини Харденберг шокирующее послание следующего содержания:
«Вчера мой муж пытался избежать ареста (25 июля)... Но Господь отказался принять его жертву, и две выпущенные им пули прошли мимо сердца».
Харденберга определенно пытаются связать с попыткой покушения. Все это невероятно и ужасно. И что будет с графиней и детьми, которые так любят своего отца? Что будет с их красивым ухоженным поместьем?
Имеют место новые мощные атаки на востоке и на западе.
Необходимо подыскать
5/8/44
Имена 23 офицеров, которые так или иначе были связаны с покушением, объявлены по радио. Первым в списке значилось имя Витцлебена! Офицерский суд чести, возглавляемый Кейтелем и Рундштедтом, подал петицию об исключении этих офицеров из рядов армии и о передаче их народному суду. Как и прежде, о Харденберге не было сказано ни слова...
6/8/44
Действуя от имени начальника отдела кадров Высшего командного состава (Шмундт), военный комендант Алленштейна принес мне список фамилий офицеров, приговоренных к смерти за участие в покушении на фюрера 20 июля. В списке также значились имена офицеров, которые были вовлечены в заговор и уволены из-за этого из армии, но перед судом еще не предстали. Шокирующий документ — и первое официальное свидетельство об аресте моего адъютанта Харденберга, о котором сказано, что «он ждет суда».
8/8/44
Ночью по радио сообщили, что Витцлебен, Г епнер, фон Хасе и еще несколько офицеров, принимавших участие в заговоре, были приговорены народным судом к смерти и повешены!
12/8/44
В последние дни газеты печатают длинные отчеты о допросах, а также признания главных участников заговора. Что и говорить, пугающие свидетельства! «Дойче Альгемайне [502] Цайтунг» написала совершенную правду:
«Это было политическое преступление, и чрезвычайно важно, чтобы это событие стало уроком политики для всей нации и послужило делу укрепления и наращивания наших военных усилий».
К счастью, выяснилось, что у младшего сына моей жены не скарлатина, а обыкновенная простуда. Вчера на его имя пришла повестка, где сказано, что он зачислен на службу во вспомогательные войска и должен прибыть в часть 14 августа. Сегодня утром жена поехала в Померанию, чтобы повидать его прежде, чем он отбудет по месту службы.
19/9/44
Недавно я узнал, что Лендорф тоже замешан в деле покушения на фюрера и арестован. Застрелился Клюге?!
Начало октября 1944 года Шмундт скончался от ран, которые он получил во время покушения на фюрера 20 июля. Раньше, когда война еще только началась, он был со мной очень мил. Даже после моей встречи с фюрером в июне 42-го, когда я просил за генералов Штумме и фон Бойнебурга, он продолжал находить для меня такие добрые и теплые слова, что мне всякий раз казалось, что я их недостоин. И вдруг — не знаю, почему — напряженное лицо, злые глаза... Все началось с намеков и недомолвок, которые он себе позволял, отвечая на мои вопросы о причинах моей отставки. Потом, отвечая на те же самые вопросы, он стал откровенно мне лгать. И наконец, он стал допускать по отношению ко мне такое неприкрытое недоброжелательство, что я могу объяснить [503] это лишь комплексом вины, другими словами — больной совестью!
У Шмундта никогда не было своего собственного мнения относительно проводившихся операций. Иначе говоря, отвечая на вопросы о моей отставке, он, без сомнения, находился под чужим влиянием. При всем том ничто не мешало ему давать мне вежливые и ясные ответы, не допуская при этом обидных намеков или оскорбительных выпадов в мой адрес. Однако случилось обратное! Разговаривая с Лендорфом о моем деле в конце 43-го года, он намеренно грубо меня оскорбил, что совершенно немыслимо для человека старой прусской школы. Его смерть избавила нас от серьезной конфронтации, которая после войны стала бы неизбежной.