Я тебе не друг
Шрифт:
— Конечно, — с сарказмом. — Когда наш любимый папочка дал тебе команду «фу»? Этот брак больше ему невыгоден?! — повышаю голос. Меня снова несет.
— Не ори. И уходи.
Витька говорит медленно, с расстановкой. Общается со мной как с психом, есть у него такая гаденькая привычка.
— Она сама сказала, что не хочет тебя видеть, — добавляет между делом.
Добавляет или же добивает?
— Она так сказала? — прищуриваюсь и делаю неосознанный шаг назад.
Она не могла. Не могла же…
— Она видела тебя в окно и попросила поговорить меня. Ты только
— Нет, — отрицательно качаю головой. Я не верю этому лживому ублюдку.
— Да. Луиза моя. Запомни это уже, наконец. И не лезь к ней. У девочки горе, ей не до твоих разборок, малой.
— Посмотрим!
Круто разворачиваюсь и возвращаюсь в машину. Сканирую взглядом особняк, замечая, как в окне на втором этаже дернулась штора.
Сейчас я еще не знаю, что Лу нет внутри. Что он уже увез ее на свою старую квартиру. Сейчас я этого не знаю и делаю неверные выводы. Правда вскроется потом, тогда, когда будет поздно.
Я зол, настолько зол, что не хочу ни в чем разбираться. Не хочу выяснять. Я верю в то, что происходит.
Зная Лу, она вполне могла так поступить. Она всегда его боготворила, поэтому будет неудивительно, пошли она меня к черту. Эта мелкая зараза всегда выбирала его. Что бы я ни делал, как бы ни лез из кожи вон, она всегда выбирала его.
Домой возвращаюсь под вечер. «Любимая» семья ужинает в столовой. Свечи, накрахмаленная скатерть, салфетки, столовое серебро, вино пятидесятилетней выдержки. Чертовы снобы. Витек тоже здесь. Жрет из папашкиной кормушки, как и всегда.
— Клим, — мама тревожно выдыхает, — мы тебя обыскались. Витя сказал, ты не в себе. Ударил его. И все из-за этой девчонки.
— Я очень даже в себе, мама, — закатываю глаза и забираю со стола бутылку, — не стоит так о Луизе.
Притягиваю внимание трех пар глаз и делаю пару глотков сразу из горла.
— Что за дерьмо вы пьете? — морщусь и возвращаю этот компот обратно.
— Щенок! — рявкает отчим. — Пошел вон. Убирайся, — сотрясается в своем гневе, — иначе я задушу тебя, понял? — брызжет слюной, но вызывает лишь улыбку. — Уведи его, Элина. Уведи!
Времена, когда я его боялся и прятался в доме, только чтобы этот пьяный ублюдок меня не нашел и не выпорол ни за что, прошли.
— Спасибо, что предложил. Я как раз по этому поводу и заехал, — швыряю в него ключи от тачки, — провожать не стоит.
— Сынок, — материнское лицо вытягивается, — что ты такое говоришь?
— Я сваливаю, мам.
— Куда? Клим!
Она идет за мной следом, прямо в комнату.
Пока я вытаскиваю из шкафа чемодан, мама пускает показную слезу. Давит на жалость, как делала уже сотни раз, а я велся. Прогибался под ее слова, не хотел оставлять. Бросать здесь одну. Но не сегодня. Их уродская беседа за завтраком стала последней каплей. Живут как уроды. И я вместе с ними в такого же превращаюсь. Скидываю шмотки с полок и достаю пару заначек с наличкой из стола.
— Это из-за Луизы? — продолжает причитать ма. — Так и знала, что она нам еще покажет. Сначала тебя, потом Витю чуть не окрутила. Правильно, что свадьбу отменили.
— Мама! —
— У всех горе. Жизнь, сынок, она такая. Я тоже без мужа с тобой маленьким на руках осталась. И ничего, выкарабкалась. А эта вертихвостка точно не пропадет.
— Вертихвостка? Так какого хрена ты ее в дом-то притащила?
— Все ошибаются, милый. Я же не знала, что она за человек. К тому же у нее была такая прекрасная мать. А эта, змея, специально вас с братом рассорить хотела.
— Он мне не брат.
Мама вздыхает и оседает на кровать.
— Пусть так. Но открой ты глаза…
— Серьезно?
Дальше молчу, просто застегиваю чемодан и вызываю такси. Перекантуюсь у Рябины, а через пару дней свалю в столицу. Давно нужно было это сделать. Давно…
— И куда ты пойдешь? — не унимается мама. — Ни образования, ни денег. Кто тебя и где ждет? А я тебе скажу: никто! Если уйдешь, Игорь потом не примет тебя обратно.
— Я и не стремлюсь быть принятым обратно твоим мужем. По горло его «отеческой любви» хватило. Когда он мне в шестом классе руку сломал, ты, мама, посмеялась над моим богатым воображением и списала все на скользкую дорожку у дома.
— Клим, давай мы не будем возвращаться к этим бредням. Хватит делать из Игоря монстра. Он тебе не нравится, но…
— Пока, мам. Я позвоню, как устроюсь, — не даю ей договорить, — сочини для всех сказку, что я уехал учиться в Лондон. Выстраивай свою идиллию дальше, — выхожу за дверь.
В такси сразу набираю Рябину, прошусь на ночлежку. Друг, конечно же, не против.
Ехать на съем за деньги Мельникова желания нет. Больше нет ни малейшего желания быть хоть как-то к ним причастным. Если раньше я тратил его бабки и нервы за все побои и унижения, то теперь я могу уверенно сказать, что просто продавался.
Мальчика обидели, и он думал, что таким образом мстит плохому дяде, но на самом же деле этим я только подтверждал свою несостоятельность и ничтожность. Я прогибался под отчима. Хавал его бабки, которыми он откупался от меня за все наши с ним казусы.
— Заваливайся, — Сава ударяет свой кулак о мое плечо.
— Выручил.
— Давай без соплей, Клим.
— Да я так, — стаскиваю кроссовки. — Пиво есть?
— Найдем.
Из прихожей мы перемещаемся на кухню. В отличие от меня, у Рябины зачетные предки. Понимающие. Просто адекватные. Не мнящие себя какой-то шизанутой правящей династией и богемой небольшого города на краю земли.
— Завтра похороны, — сворачивает крышку с бутылки, и та издает тихое шипение, — знаешь?
— Нет.
— Мать сказала. Говорит, там все по п*зде пошло. Луизкин отец оттягивал подписание каких-то бумаг, набивал цену. А теперь вся эта херебора сработала против него. Контракт не заключили и вломили неустойку. Короче, там восемьдесят процентов бизнеса выдернули.
— Лу же наследница, — сам не знаю, для чего говорю, все же понимаю. Это ничего не меняет. Бабок там почти не осталось, а то, что осталось, уже сто процентов осело в кармане отчима, не зря Витька там ошивается.