Я, Титуба, ведьма из Салема
Шрифт:
Понемногу рабы привыкли к моему виду и стали подходить ко мне – сперва робко, затем со все большим доверием. Я входила в хижины, ободряла больных и умирающих.
2
– Эй! Это ты Титуба? Неудивительно, что люди тебя пугаются. Ты свое лицо видела?
Так заговорил со мной молодой человек значительно старше меня. Скорее всего, ему было не менее двадцати лет – высокий, долговязый, со светлым лицом и на удивление гладкими волосами. Когда я захотела ему ответить, все слова, будто по чьей-то злой воле, куда-то улетели; я не
– Нет, правда, неудивительно, что тебя боятся. Ты не умеешь говорить, волосы у тебя всклокоченные. А ведь ты могла бы быть красивой.
Он отважно приблизился. Если бы я больше привыкла к общению с людьми, то обнаружила бы страх в его глазах, подвижных как у кролика, и таких же золотисто-коричневых. Но на такое я была не способна; единственное, что произвело на меня впечатление, – это его улыбка и напускная храбрость в голосе. Наконец мне удалось ответить:
– Да, я Титуба. А ты кто?
Он произнес:
– Меня зовут Джон Индеец.
Имя оказалось необычным, и я нахмурила брови.
– Индеец?
Он напустил на себя самоуверенный вид:
– Говорят, мой отец был одним из тех редких араваков, которых англичане не обратили в бегство. Великан ростом в восемь футов. Среди бесчисленных потомков, которых он заделал, один был от женщины наго, к которой он заглядывал вечерами. И вот он я, тот самый ребенок!
Он снова обернулся вокруг себя, смеясь во все горло. Эта веселость меня просто ошеломила. Значит, на этой полной невзгод земле есть счастливые создания… Я пролепетала:
– Ты раб?
Он утвердительно кивнул:
– Да, я принадлежу госпоже Сюзанне Эндикотт, которая живет там, в Карлайл Бэй.
Он указал в сторону моря, мерцавшего на горизонте.
– Она послала меня купить у Сэмюэля Уотерманса яиц леггорна [10] .
Я спросила:
– Кто такой Сэмюэль Уотерманс?
Он засмеялся. Снова этот смех человека, полностью довольного жизнью!
– Ты не знаешь, что это тот, кто купил плантацию Дарнелла Дэвиса?
10
Самая высокопродуктивная порода домашних кур средиземноморского происхождения.
С этими словами он наклонился и поднял круглую корзинку, которую перед этим поставил на землю у своих ног.
– Ладно, теперь мне надо идти. Иначе я опоздаю, а госпожа Эндикотт ко всему прочему – сущий младенец. Знаешь, как женщины любят ребячиться? Особенно когда они начинают стареть и у них нет мужа.
Такой поток слов! У меня кружилась голова. Когда, помахав мне на прощанье рукой, он стал удаляться, не знаю, что на меня нашло, но с совершенно незнакомым самой выражением в голосе я спросила:
– Я тебя еще увижу?
Джон Индеец в упор посмотрел на меня. Не знаю, что он прочел на моем лице, но, напустив на себя важный вид, произнес:
– В воскресенье ближе к вечеру в Карлайл Бэй танцы. Хочешь пойти? Я там буду.
Я непроизвольно кивнула.
Не торопясь, я вернулась к своей хижине. Будто впервые увидела то место, которое столько времени служило мне убежищем; оно показалось мне тоскливым. Доски, грубо обтесанные топором, почернели от дождя и ветра. Прислонившейся с левой стороны огромной бугенвиллее не удалось украсить дом, несмотря на пурпур цветов. Я посмотрела вокруг: узловатое калебасовое дерево, заросли камыша. Я вздрогнула. Направившись к тому, что осталось от курятника, я схватила одну из немногих птиц, которые оставались мне верны. Опытной рукой я вспорола ей живот, чтобы кровь, будто роса, увлажнила землю. Затем нежно позвала:
– Ман Яя! Ман Яя!
Очень скоро она появилась передо мной. Не в смертном облике женщины преклонных лет, а в том, который надела для вечности. Благоухающая, на шее, будто ожерелье, венок из бутонов флердоранжа. Задыхаясь, я сказала:
– Ман Яя, хочу, чтобы этот мужчина любил меня.
Она покачала головой:
– Мужчины не любят. Они обладают. Они порабощают.
Я возразила:
– Яо любил Абену.
– Это одно из редких исключений.
– Может быть, он тоже станет одним из них!
Ман Яя откинула голову назад, чтобы было удобнее издать нечто вроде недоверчивого смешка.
– Говорят, этот петушок покрыл половину кур в Карлайл Бэй.
– Я хочу, чтобы это прекратилось.
– Мне было достаточно лишь взглянуть, чтобы узнать, что это пустой негр, полный ветра и бесстыдства.
Заметив в моем взгляде сильнейшее нетерпение, Ман Яя посерьезнела.
– Хорошо, иди на эти танцы в Карлайл Бэй, куда он тебя позвал; там изловчись и пролей на тряпочку немного его крови. Принеси ее мне с чем-то, что постоянно притрагивалось к его коже.
Перед тем как она удалилась, я успела заметить на ее лице грусть. Без сомнения, она наблюдала, как начинает исполняться моя судьба. Моя жизнь – река, которую невозможно повернуть вспять.
До тех пор я никогда не думала о своем теле. Красивая ли я? Безобразная? Мне это было неизвестно. Что он тогда сказал?
«Знаешь, ты могла бы быть красивой».
Но он таким способом насмехался. Возможно, издевался надо мной. Я сняла свои лохмотья, легла и провела рукой по телу. Мне показалось, что его выпуклости и кривые вполне гармоничны. Когда рука приблизилась к сокровенным местам, мне показалось, что это больше не я сама, а так ласкает меня Джон Индеец. Вырвавшись из глубин тела, ароматная волна затопила мне бедра. В ночи я услышала собственный хрип.
Возможно, именно так, вопреки самой себе, и моя мать хрипела, когда моряк насиловал ее? Тогда я поняла, что она захотела оградить свое тело от второго унижения – обладания ею без любви – и попыталась убить Дарнелла.
Что Джон Индеец еще сказал? «У тебя волосы всклокочены».
На следующий день, едва проснувшись, я отправилась на реку Ормонд и с грехом пополам обстригла свою шевелюру. Когда в воду упали последние пушистые пряди, я услышала вздох. Это была моя мать. Я никого не звала, но поняла, что неминуемая опасность заставила ее выйти из невидимости. Мать простонала: