Я твоя черная птица
Шрифт:
— Сам ты дьявол, — заявила я ему, подбежала к Веторио, обернула ему руку салфеткой, отобрала расколотый фужер и с ненавистью швырнула его в угол.
— Пойдем скорей, тебя надо перевязать, пока не поздно! Пойдем, мой мальчик…
Он шел за мной совсем покорно и ни о чем не спрашивал. Я привела его в свою гостиную, усадила на диван и кинулась доставать бинты и мазь. Ничего у меня не было к нему в тот момент, кроме жалости, даже отвращения не было к его совершенно рабской покорности Леонарду.
Но потом, когда я всё приготовила, подошла к нему и сняла окровавленную
"Жалость смешна", — подумала я, — "тем более — для меня. Я ведь всегда это знала, как же я могла забыть об этом? Жалость смешна, особенно, когда лезешь с ней туда, куда не просят!"
— Опять твои шуточки, — сказала я, готовая провалиться сквозь землю, и лихорадочно соображая, как такое может быть?
— Вот видишь, — он пожал плечом, — ничего страшного.
Я стала убирать свою аптечку обратно в шкаф. Мне хотелось его убить.
— Может, ты и боли не чувствуешь?
— Может.
Жалость смешна…
— Может, у тебя и совести нет?
— Мне совесть не нужна, Веста. Она мне по рангу не положена.
— Так же как и достоинство, — докончила я презрительно.
— Что? — Веторио посмотрел на меня так, словно я сказала большую глупость, — что-что?
— Элементарная человеческая гордость, — заявила я, теряя терпение, — слышал о ней хоть что-нибудь? А теперь уходи отсюда. Видеть тебя не могу, комедиант!
Комедиант не обиделся. Он пожал плечами и направился к двери. Я уже поняла, что смутить его невозможно ничем, даже занесенным топором. Он и тогда будет ухмыляться!
— А я и не знал, Веста, что ты такое добрейшее создание! — крикнул он с порога и закрыл за собой дверь.
"Добрейшее создание!" — я просто вспыхнула и чуть не пнула дверь ногой, — "Глупый мальчишка, что ты знаешь! Как ты смеешь надо мной смеяться?! О, нет, я не добрая, жалость — это не для меня, так же как и любовь! И сегодня я в этом еще раз убедилась!"
Я подошла к раскрытому окну. Во дворе было пусто, все веселились на пиру. Боже, как я была глупа! Я поняла, что с меня на сегодня хватит…
Уже мало себя контролируя, я скинула платье и белье. Меня трясло, в голове шумело. Мне стало мучительно больно: руки мои медленно превращались в крылья, голова вытягивалась, ноги укорачивались, кожа покрывалась перьями… я никогда не могла постичь, как это происходит, даже проследить не могла: мне было слишком больно. Полминуты адской боли и потом полное блаженство!
Я никогда не делала этого в замке. Я никогда тут не летала, только там, в лесу возле утеса. Залезть на него человеку сразу невозможно. Я успевала ускакать глубоко в лес и там раздеться. И уже оттуда вылететь как черная смерть.
На этот раз я вылетела прямо в окно. Я никого не собиралась убивать, мне хотелось только полета! Моего мощного, грозного полета с мгновенными падениями в бездну, с бесконечным
Что вы знаете люди со своими глупыми удовольствиями? Что вы можете такого испытать, набивая пищей желудки или трясь друг об друга в жаркой постели?! Взлететь под облака и камнем рухнуть вниз — вот это упоение, вот это острота, вот это счастье…
Ночной полет был великолепен, я никогда не летала по ночам, потому что нужды в этом не было: в темноте никто бы не полез на мой утес, а просто, ради удовольствия — мне такое и в голову не приходило. А зря! Звезды горели ярко и превращались из точек в длинные светящиеся дуги. Далеко внизу, на земле, проплывали черные леса и залитые лунным светом холмы, а я неслась и парила над ними как хозяйка всего этого сонного безмолвия.
Утес я ненавидела, я не знала, зачем я его охраняю и для кого, и не знала, почему он всех так притягивает к себе, почему самой иногда хочется всё бросить и карабкаться туда, вверх, сдирая кожу и обливаясь холодным потом, словно ты маленький щенок-сосунок, и там твоя мамочка, единственная и незаменимая…
9
Через несколько дней гости наконец разъехались. Даже Леонард устал развлекаться и сутками отсыпался и отпивался рассолом.
Конрад, вместо того, чтобы срочно вникнуть во все дела своих владений и навести там порядок, был поглощен одной только страстью. Он сутками сидел в библиотеке и выискивал хоть что-нибудь о черной птице. Меня это сильно беспокоило. Я уже не сомневалась, что кончится всё тем, что он полезет на утес, и мне придется… нет, об этом страшно было подумать. Я просто не могла этого допустить, слишком большую цену я заплатила уже за свое бессмертие!
Внушать ему, что птицы нет, не было никакого смысла: он видел ее собственными глазами, она держала его в когтях, и она, в конце концов, спасла его от плена.
Существование другой такой птицы было для меня открытием. Я была уверена, что я такая одна в целом свете. А всё оказалось сложнее, а может, и проще. Я охраняю утес и стену в барахолке, почему бы другой птице на другом краю земли не охранять ледяной дворец? Разве Мим говорил, что я у него одна? Это я сама так решила, а на самом деле нас, наверно, много, и все мы что-то охраняем. Знать бы что!
— Посмотри! — Конрад показал мне старую рукописную книгу, — уже пятьсот лет назад о ней упоминается, правда, тоже как о легенде. Сколько же ей веков, этой бестии?
— Столько, сколько стоит наш замок, — сказала я, — пойдем обедать, Конрад, ты уже похож на сушеный лист.
— Принеси мне сюда что-нибудь, — попросил он, — не хочу никого видеть.
— Ты имеешь в виду Корнелию? — осмелилась я спросить.
Он ответил спокойно.
— И Корнелию тоже.
— Ты осуждаешь ее?
— Нет, конечно. Ее никто не заставлял ждать меня всю жизнь. Мне только не понятен ее выбор. Всем своим поклонникам она предпочла нашего вздорного братца.