Я у мамы дурочка
Шрифт:
Оказывается, почти вся кафедра – мои сокурсники. Общий восторг! Обнимаемся, все говорим одновременно!
А мой потенциальный руководитель смотрит на эту сцену с подозрением. Может, мы сговорились за его спиной?
Но я ничего не замечаю. Ухожу в полной уверенности, что буду работать здесь, в этом институте, с этими ребятами и этим руководителем!
Жизнь опять повернётся ко мне светлой стороной…
Мне потом рассказали ребята: когда я ушла, они начали наперебой уговаривать своего шефа взять меня. А
– Нет, – сказал шеф. – Вы что-то слишком горячо отстаиваете её кандидатуру. А на самом деле всё очень серьёзно, она может в корне изменить обстановку на кафедре. Люди меняются! А вдруг она скандалистка? Или склочница? Или у неё тяжёлый характер… У меня есть знакомые на её фирме, я позвоню.
Я так и не узнала, кому он звонил. Но этот человек не сказал обо мне ничего плохого!
Ребята смеялись, а мне было не смешно – так и не вышло из меня учёного… Шеф влетел на кафедру совершенно взбешённый:
– Она нам не подходит. Не-е-ет, она не подходит нам! Вы представляете – она пишет стихи!
Как, Сахалин, дела…
Я привязываюсь к людям, я просто прилипаю к ним намертво! И к городам привязываюсь, впрочем, они от горожан неотделимы.
Я сидела в комитете комсомола Южно-Сахалинска. Я уже вернулась с Курил, и весь личный состав комитета комсомола по очереди повозил меня по Сахалину. И вот я улетаю.
Вернее, мне пора улетать! Но остров будто не хочет меня отпускать, второй день нелётная погода. И появляются стихи, будто я уже дома и спрашиваю через всю огромную страну:
– Как у тебя дела, Сахалин?
На самом деле это, конечно, песня. И девушка, что сидела со мной в комнате над выписками из газет, несёт её кому-то показывать. И вот уже собираются все, кто на месте, и спорят, кому её отдать – композитору? Нет, лучше группе, сами напишут, сами будут петь!
В Москве я отдала эту песню Саше Изотову, с которым мы работали тогда. Ему тоже понравилось.
Но сколько времени прошло до музыки, до Валентины Толкуновой, до записи на телевидении!
Года два, не меньше.
Я жила ещё в своём родном городе, работала инженером. И получаю письмо:
«Светлана, вы украли у меня стихи песни «Как, Сахалин, дела». Я написал их год назад, я иногда пишу от женского лица. И вдруг я услышал свою песню по телевизору! Это возмутительно, надо встретиться и поговорить. Я жду вас завтра в шесть часов». И адрес.
Надо же! Год назад и от женского лица! Конечно, я и не подумала с ним встречаться.
Прихожу в Союз писателей, и машинистка с любопытством спрашивает меня:
– Ну, что там с этой песней про Сахалин, ты встречалась с ребятами?
Чудеса да и только творятся в недрах нашего Союза! Она и не скрывает, что в курсе этой
– Нет, конечно. О чём можно с ними разговаривать! Представления не имеют, сколько времени проходит от стихов до музыки, от музыки до записи, а туда же! Год назад написал стихи от женского лица, а Толкунова уже поёт по телевидению!
А Валя рассказывала мне, когда вернулась с гастролей по Сахалину:
– Знаешь, меня заставили повторять её шесть раз и просто с кресел падали от аплодисментов…
«Зима»
И ещё одна история, связанная с моей песней.
Долгая зимняя ссора с любимым. Заснеженная, ледяная, неприветливая Москва. Телефонные будки на каждом углу как искушение – просто поднять трубку и сказать: «Я в Москве!» – но ещё не могу, ещё не оттаяла душа, да и как ей оттаять в этом ледяном городе…
«Когда разбивается сердце поэта, оно разбивается в музыку!»
Песню на мои стихи про эту зиму написал Саша Изотов, записала София Ротару. Она прозвучала на новогоднем «огоньке», и потом её часто передавали и по радио, и по телевидению.
Наше Ростовское бюро пропаганды художественной литературы раз в году посылало каждого литератора в область. Так случилось, что я смогла выбраться только поздней осенью.
Спасибо, поселили не в Доме приезжих, а в маленькой райкомовской гостиничке. Тепло, чайник внизу у дежурной, телевизор в комнате. Возвращаемся поздно вечером с ростовским критиком и молодым инструктором райкома, который возил нас по окрестным колхозам. Слякоть, холод, размытые дороги…
– Вам ещё везёт, в прошлом году ансамбль русской песни застрял у нас ночью на «рафике». Еле вытащили, больше не рисковали, возили трактором.
Входим в мой номер, и критик почему-то первым делом включает телевизор. И Ротару поёт про зиму, и моя фамилия в титрах… Оба моих спутника потрясены. Критик потом каждое своё выступление начинал словами:
– Входим в номер, включаем телевизор…
А инструктор – уже перед самым отъездом сказал, когда мы шли вдвоём по скользкой сельской дороге:
– Так «Зима» – ваша песня? А знаете, ведь она мне жизнь спасла.
Я даже остановилась от неожиданности. Моя боль, моя беда спасает жизнь совершенно незнакомому человеку…
– Как это?
– Вернулся из армии, невеста моя замужем, родит вот-вот. Не писали мне, чтобы не сорвался, не приехал, не загремел под трибунал за дезертирство. Я как увидел – жить не захотел. Повешусь, и всё. Место выбрал в сарае, подготовился. Думал, уйду ночью, когда все улягутся. А тут ваша «Зима» по телевизору. Кончается больно хорошо – всё равно речки лёд сломают и весна придёт. И я подумал – всё пройдёт, утрясётся, и жизнь наладится! И наладилась ведь, вправду наладилась…