Я у мамы дурочка
Шрифт:
Аршак Тер-Маркарян, из нашего Клуба молодых литераторов, говорил мне потом, что этот доклад они проходили в Литинституте.
Он был полностью опубликован в «Литературной газете», и я фигурировала в нём как образец мелкобуржуазности.
Но это ещё когда будет! А пока пять человек принимают в Союз, про меня спорят, за меня и Ручьёв, и Юлия Друнина, но Марк Соболь говорит:
– Она написала прекрасную книжку. Эта книжка завершена, она вложила в неё всё, что могла, и, по-моему, больше ничего
И его послушали. Я оказалась в числе тех, кого отложили до второй книжки.
Конечно, вся моя жизнь сложилась бы по-другому, но я уезжала уверенная, что это временная отсрочка. Как это я больше не напишу стихов? Да пока дышать я умею!
И вторая пятёрка – это как серебряная медаль на Олимпиаде!
В Ростове мне сказали, что на поэтической секции состоится обсуждение моих стихов.
Мудрый Жак сказал:
– Откажитесь, послушайте опытного человека!
Не послушалась, дурочка.
Осталось ощущение, что меня заманили и избили жёстко и жестоко. Помню, что очень хвалили стихи другой поэтессы, моей подруги. Особенно – Гарнакерьян. И она решила, что теперь он будет поддерживать её, помогать, но он и думать о ней забыл назавтра!
Она спрашивала у меня:
– Ты не знаешь, почему?
А я была просто ошеломлена. За меня никто не заступился! Ни Егоров, который только недавно хвалил меня в рецензии на целую газетную полосу, ни Долинский, ни Коля Скрёбов – никто.
Я не задавала вопросов, но, наверно, что-то было в моих глазах, если Даня Долинский сказал при встрече:
– Мы должны были поставить тебя на место, иначе бы ты загордилась и перестала писать стихи.
Я и не писала полгода. Коля потом долго напоминал мне строчки, которые появились у меня после этого обсуждения:
Пройдут года, и не представит кто-то,Как я стою на линии огня,В окопы залегла Донская ротаИ целит в безоружную, в меня,Из амбразур, из дотов и из дзотов,А бывшие друзья из-за угла,Чтоб мне казалось: вся стреляет рота,А каждых глаз я видеть не могла.Вдруг оказалось, что я одна, никого вокруг.Кто сказал, что друзья познаются в беде? Один был далеко, второй теперь ухаживал за другой поэтессой. Такой парадокс: всю её жизнь, даже после моего отъезда, мальчики, потом взрослые мужчины, которые безрезультатно ухаживали за мной, переходили к ней. Она спрашивала у меня с досадой:
– Почему они после тебя приходят ко мне?
– Наверно, думают, что мы похожи, раз ты тоже пишешь стихи.
– Но они уходят!
– Потому что мы разные.
А тогда, после обсуждения на секции, она вдруг прислала мне письмо – мы не можем дружить, не должны, потому что нас друг с другом сравнивают и сталкивают лбами.
Ну не должны, так не должны. Я ничему не удивлялась, маятник стоял в крайней противоположной точке. Стоял намертво.
Я очень разозлилась – на себя, конечно. Давно не сидела за столом, мы с ним отвыкли друг от друга! И у настольной лампы давно сломан абажур.
– Мы ещё поборемся! Ты будешь сидеть за столом каждый день. Даже если ничего не будет получаться. Абажур можно сделать из ватмана и скрепок.
У меня потом несколько лет был абажур из ватмана с моими подписями вместо рисунка.
И Гарнакерьян год за годом, встречая меня в городе, спрашивал:
– Светлана, почему ты не приходишь к нам на секцию поэзии? У нас теперь всё по-другому.
– Спасибо, мне хватило одного раза.
– Ну-ну…
Критик
Прошли годы, меня приняли в Союз писателей, я переехала в Москву.
Я очень полюбила Переделкино. Это была любовь с первого взгляда, с первого приезда. Стояла зима – белый снег, белые берёзы, белая сказка…
Со временем этот Дом творчества раз или два в году становился моим домом.
Чаще всего путёвки доставались не в сезон, но мне было хорошо там в любое время года.
Полупустая столовая, мы сидим за столом с немолодым человеком. Завтракаем вдвоём, ужинаем вдвоём, днём он в городе. Ведём ни к чему не обязывающую светскую беседу.
– Опять дождь! – хмурится он.
– Хорошо!
– Почему хорошо?
– В дождь пишется хорошо.
– А вы пишете? Я думал, вы чья-нибудь дочка. В это время здесь родственники в основном. Да вы не обижайтесь!
– Я и не обижаюсь, привыкла. Как-то забыла членский билет. Опаздываю на интересный семинар, прошу женщину на вахте в Доме литераторов: «Пропустите меня, пожалуйста! Я вам завтра билет покажу!» А она спрашивает: «Чей билет? Папин? Мамин?»
Мы смеёмся вместе. А назавтра опять:
– Ну, погода!
– Хорошо! Не тянет на улицу. А то приезжаю и несколько дней за стол сесть не могу, хожу обнимаюсь с берёзами.
– Да? А что вы пишете?
– Всегда писала стихи, для них за столом сидеть не надо. А сейчас пробую прозу, тут уж от стола – никуда.
– Дайте стихи почитать.
– Нет. Я вас боюсь.
Это была чистая правда. В какой-то момент я вдруг узнала в нём того обличителя мелкобуржуазности, из давнего семинара молодых, но отступать было поздно. Да и зачем, он меня явно не узнавал. Ну, мелькнуло много лет назад в толпе молодых поэтов лицо, и то – муж, сын, дочка в проекте.
Такой хороший повод заклеймить мелкобуржуазность как вредоносное явление для нашего строя!
– Ну что вы! Не бойтесь, я вам обещаю – если мне не понравится, я просто вам ничего не скажу.