Я у мамы дурочка
Шрифт:
Когда я вышла из подъезда, было уже темно. Ну ничего, там же чёткая тропинка!
Только такая дурочка, как я, могла решиться идти через стройку ночью. Я же пошла уверенно, тропинка была видна на шаг вперёд, не сомневалась, что вот-вот выйду к тем двум доскам, через которые мы с попутчиком попали на стройку.
Где-то наверху загорелся фонарь. Теперь тропинка была видна на несколько шагов вперёд, страха не было совсем. Он появился, только когда невдалеке мелькнула какая-то тень.
Я его видела, когда оборачивалась. Он бежал, но был грузен, шаги тяжеловаты. И всё же я их слышала ближе и ближе, хотя бежала изо всех сил.
Тропинка упиралась прямо в забор, и я, наконец, смогла дотронуться до него руками. Но досок, которые раздвигались, не оказалось! Я повернулась к забору спиной и лицом к лицу оказалась с мужиком, который бежал за мной.
Страх отступил. Я спокойно разглядывала его.
Сейчас бы его назвали бомжем, но тогда это определение ещё не было таким повсеместным. Просто пожилой человек, неряшливо и грязно одетый, давно не брит… Но он стоял так близко!
– Вы меня очень напугали! – сообщила я ему.
– Это ты меня напугала! – возразил он.
Как я могла напугать его, ведь это он бежал за мной, а не я за ним, подумала я, смешно!
И вдруг руками за спиной я нащупала шатучую доску в заборе – вот он, выход! Я повернулась, раздвинула доски, просунула голову наружу…
Там была обычная московская улица, щедро освещённая фонарями, но безлюдная. Я совершенно успокоилась. Вон он, вестибюль гостиницы! Светится приветливо и ждёт меня.
И тут почувствовала, что мужик схватил меня за плечи и тянет назад.
– Ма-моч-ка-а-а! – закричала я на всю округу. Почему-то не звала на помощь ни милицию, которая должна была быть где-то поблизости, ни случайных прохожих. Я звала маму за тысячу километров.
От неожиданности он выпустил мои плечи, всего на мгновение, но этого хватило. Я оказалась на улице и бежала до самой гостиницы. Дрожащими руками заполнила бланк. Было всё ещё страшно, ещё долго было страшно. А потом прошло.
Магистраль
Лучший друг моего школьного товарища был математиком. Вся их компания давно защитила диссертации – кто по физике, кто по математике. А он был среди них самый умный, про него говорили с уважением – могучий интеллект.
Все они читали самиздат, но только он дал мне один раз Солженицына. Ему влетело. Боялись, что я открою странички в метро или на работе?
Он писал стихи. Я читала их и вспоминала себя маленькую. Я заикалась в детстве, родители забеспокоились и повели к логопеду. К счастью, умный попался врач:
– Она думает быстрее, чем говорит, это скоро пройдёт.
И прошло!
Так и у него – слишком много было идей, проблем, которые интересовали и будоражили. Всё это выливалось в стихи. Просто не успевал думать о форме, содержание поглощало целиком!
В один из моих приездов он позвал меня в литературное объединение «Магистраль» на обсуждение своих стихов.
Руководителем был Григорий Михайлович Левин. Мы потом общались долгие годы. Его давно нет на свете, а я всё помню, как мы с ним после занятий спускаемся в метро, и он держит листки с моими стихами.
– Откуда у вас эти интонации, эта музыка?
– Не знаю…
У него был редкий дар – восхищаться чужими стихами.
А тогда я пришла и села в дальний угол. Меня не замечали, все знали друг друга и общались, как мы когда-то в Клубе молодых литераторов в Ростове.
Несколько экземпляров стихов моего спутника ходят по рядам, пока он читает их возле стола. Потом начинается обсуждение.
У нас всё было не так! Мы не начинали критику с неточных рифм и других погрешностей!
Я всегда сначала говорю или делаю что-то, а думаю потом…
– Я слушаю и не понимаю, о чём вы говорите. По-моему, стихи дают простор для совершенно другого разговора. Посмотрите, какие он затрагивает темы, какие глубокие мысли, какие яркие замыслы в каждом стихотворении, как это ёмко! Сначала, по-моему, надо говорить о содержании, а потом о форме. Она может быть безупречной, как воздушный шар с пустотой внутри.
Григорий Михайлович оживляется:
– Да, вы так думаете? А кто вы, собственно, вы у нас первый раз? Тоже поэтесса, из Ростова? Может, вы нам почитаете что-нибудь в конце?
Я очень волнуюсь. Сейчас они покажут, что я сама не умею писать стихи, а туда же – критиковать столичное литературное объединение…
Но они улыбаются, они рады мне! И в первый же выходной я выступаю с ними в парке Горького. И Григорий Михайлович не говорит перед моим выступлением, что я не член литобъединения, а всего-навсего гостья из Ростова, чтобы меня не судили строго…
Персональное дело
Как-то я шла по лестнице с начальником одного из отделов нашего конструкторского бюро. На лестничной площадке три-четыре человека привычно курили. На любом предприятии есть такие завзятые курильщики, которых никогда нельзя застать на рабочем месте. Но в курилке – легко!
Начальник не выдержал:
– Вы работаете хоть когда-нибудь? Я вас только здесь и вижу!
Человека на костылях звали Николай Семёнович. Ему оторвало ногу в первый день войны. Он любил рассказывать о своих фронтовых буднях:
– Когда мы стояли в боевом охранении…
Тогда он нагло заявил:
– Мы обсуждаем последнее письмо Политбюро.
– Идите на своё рабочее место и не занимайтесь глупостями!
И мы пошли к нему в кабинет решать какой-то производственный вопрос. Он был молодым, умным и эрудированным человеком, работать с ним было легко.